решение совершить тот или иной поступок. Все писатели подвижники подчеркивают постепенность развития греха в нас. В этом согласны: преп. Исихий Иерусалимский [2058] св. Ефрем Сирин[2059], св. Иоанн Лествичник[2060] Марк Подвижник[2061], Максим Исповедник[2062] и многие другие.
Отсюда основной вывод: грех каждого из нас, подобно греху Праотца, родился не в низинах материи, а на вершинах духа. Там, на заре человечества грех был навеян человеку не его плотью, а совершенным из созданий Божиих, когда-то прекраснейшим духом Денницею; в жизни каждого из нас грех также возникает не внизу, а наверху; он внушается искусительным помыслом. Но в обоих случаях помысел действует через плоть, осуществляется через материю.
Поэтому и борьба, которую должен христианин вести со своими грехами не может быть сведена только к одной борьбе с плотью. Первопричина не в ней. На ее экране только возникают феномены, причина коих коренится в помыслах. В деятельности нашего ума и должен быть парализован грех, пока он не принял еще осязательных форм. Подвижник должен в себе подавлять упомянутые выше 'прилоги' или 'приражения', т е. постоянно отгонять от себя стрелы лукавого. Больше того, он должен стараться совершенно очистить ум от воспоминаний прежде бывших грехов и добиться полной духовной трезвости.
Вот что говорит изучаемый нами св. Григорий. Вот к чему сводится его учение о молитве, как очищении ума и трезвении.
'Через помыслы ведется мысленная война в нас самих, гораздо более опасная, чем война при посредстве чувств; она всегда действует и для исполнения зла она не нуждается ни в материи, ни во времени, ни в месте. Чувственная война, ведущая ко греху, берет свое начало от вещей, от слышанного о том и виденного и т. п., тогда как мысленная война в нас самих движется непосредственно духами злобы, исходящими от них нападениями и побуждениями. Поэтому, если кто и победил в той чувственной войне, тот тем самым еще не явится непобедимым и в войне мысленной. А тот, кто победил во внутренней войне, побеждает силою и внешнего врага'[2063].
'Поскольку плотские страсти имеют свое начало в страстном уме, то с него и надо начинать их врачевание, – говорит Палама в трактате 'К Ксении'. – 'Ибо, как при пожаре, если желающий погасит его, станет как-нибудь пресекать пламя сверху, он нисколько не успеет в деле тушения; если же отторгнет горящий материал, то пожар тотчас же стихнет. Так и в отношении к блудным страстям: если не иссушить внутри источник помыслов молитвою и смирением, а только постом и умерщвлением тела, то безуспешна будет борьба'[2064].
Так как 'помыслы возбуждают к страсти', то для подвижника прежде всего необходимо 'очищение сокровенной душевной деятельности'[2065]. Тогда побеждается 'дух воображения, которого философия называет колесницей разумной силы кашей души[2066]. 'Когда мы открываем доступ страстям, то ум немедленно рассеивается, блуждая каждую минуту около плотского и земного, около разнообразных наслаждений и страстных помыслов о них[2067], тогда как его надо сосредоточить в себе и в Первом и Высшем Уме. Это все, так сказать, простейшее аскетическое очищение души и ума. Это еще только нравственный катарсис. Он и состоит в совершенном изгнании из ума всякой греховной мысли и всех дурных воспоминаний. Но мистики знают и другой, более утонченный и совершенный катарсис. Это освобождение души уже не только от нечистого и греховного, но и вообще от всего постороннего, усложняющего и рассеивающего. Это освобождение от всякой разнообразной примеси, или 'упрощение' души; то, что Ареопагитики называли единовидным собиранием души, сосредоточением ее в себе, 'вхождением в самого себя', отвлечением от всякого познания, от всех образов, чувственных и умственных. Прот. Флоровский удачно определил это, как 'катарсис онтологический, а не психологический'[2068].
На языке Максима Исповедника это – 'апатия', бесстрастие; для изучаемого нами Паламы это – 'исихия' – т. е. совершенное безмолвие, успокоение, высшая степень очищенного трезвением ума. Лучшим способом для этого является внутренняя молитва или 'умное делание', то беспрестанное повторение имени Божиего или так называемая 'Иисусова молитва'. В основе этого аскетического упражнения лежит тот простой психологический факт, что поскольку наш ум занят одним (в данном случае мыслью об имени Иисусовом) он не может быть занят никакой иной мыслью. Бесчисленное количество раз говорит Палама об умном делании: и в Беседах, и в Житии преп. Петра Афонского, и в специальном трактате 'О священнобезмолвствующих', и в 'Трех главах о молитве и чистоте сердца'.
'Полезнейший образ молитвы' в постоянном 'повторении и умножении одной только краткой мольбы' усматривает св. Григорий в молитве евангельского приточного мытаря[2069]; то же 'делание священного безмолвия и умной молитвы' он желает видеть в 'пребывания Божией Матери наедине с Богом с трехлетнего возраста', в Ее 'умном молчании'[2070]; ту же непрестанную молитву творят подвижники исихасты, примером коих может послужить преп. Петр Афонский. Он, по словам Паламы, 'напрягая ум, превратил свое сердце в совершенную божественную колесницу и другое небо, а для Бога в более приятное обиталище, чем настоящее небо. Он превосходно упражнялся в безмолвии, а оно состоит в обращении и собирании ума в себе. Особливо же, как это ни странно сказать, обращении к уму всех душевных сил и действий их по уму и по Богу'[2071]. Точно так же и Предтеча в своей пустыни пребывал в постоянной молитве[2072].
'Связавши свой ум со Христом псалмами, пениями и духовными песнями, мы делаем сами себя селением спасительного имени'[2073], так как 'постоянное воспоминание Его имени очищает ум'. 'Молитва внутренняя, умная помогает молитве устной'[2074]. Но что важнее всего, она возвращает ум от всего внешнего и рассеивающего к Единому, к Богу, ко Св. Троице, Которая, как мы знаем из символико-реалистических воззрений Паламы, образно отпечатлена в нашей душе.
'Надо постоянно приводить к Богу ум, удаленный от земного'. Сделав это, подвижник 'живет без мечтаний, наслаждаясь к радуясь простыми движениями ума и ежедневными духовными видениями'[2075]. 'Наш ум рассеивается, когда уклонится ко злу, которое по существу многообразно. Наш ум направляет наше вожделение к Единому и Истинному Богу, единому благому, дающему наслаждение, свободное от всякого страдания. А при расслаблении ума душевное стремление к истинной любви сбивается с верного направления, разрываемое на разные сладострастные влечения'[2076]. В трактате 'О священнобезмолвствующих' Палама учит изгонять грех из тела и поселять там ум, как надзирателя и через него полагать законы каждой душевной силе и каждому члену тела, подобающее ему'[2077]. Надо 'собрать отныне рассеянный чувствами ум и ввести его внутрь, в самое сердце, которое есть хранилище помыслов'[2078]. 'Возвращение ума к себе есть хранение себя', – учит Палама в 'Трех главах о молитве и чистоте сердца'. – 'Восхождение ума к Богу берет свое начало через молитву, при чем молитву сосредоточенную в себе (точнее: свернутую в себя)[2079]. 'У упражняющихся в молитве действие ума состоит в помышлениях или вернее, размышлениях об Едином и легко очищается [2080].
Напоминаем символико-реалистический подход к строению внутреннего человека. Человек в себе носит образ Триединого Бога. Посему, 'когда единое ума делается троичным, оставаясь единым, тогда ум сочетается с богоначальной Троичной Единицей'[2081].
Третья сторона молитвенного подвига состоит в том, что очищенный молитвой ум достигает способности утонченного зрения. Ему открываются особые созерцания, которые недоступны уму, неочищенному и обремененному греховными страстями. Постоянным упоминанием имени Господнего 'мы очищаем наше внутреннее зрение', – учит св. Григорий[2082] . В 'Житии св. Петра Афонского' он пишет: 'для св. Петра пробным камнем было его зрение души, очищенное устремлением к Богу'[2083]. Палама своим опытом подтверждает опыт предыдущих поколений мистиков, которые удостаивались стать созерцателями необыкновенных откровений о Боге и о том сокровенном 'логосе вещей', который им становился ясным
