человечества с Богом. 'Ни ходатай, ни ангел, но Сам, Господи, воплощься…' Идея спасения, точнее самый факт спасения мог осуществиться только благодаря этому неслиянному, неизменному, нераздельному и неразлучному Боговочеловечению.
Правда и это спасительное 'богомужное действие' может быть понимаемо очень различно. Как нам кажется, тут можно наметить три взгляда на спасение. Боясь поспешных и поверхностных обобщений, мы все же, сознавая всю схематичность этого, считаем, что эти три взгляда руководили в трех вероисповедных построениях христианства. Заранее оговариваемся, что в подобную схематизацию вполне возможно и следует допустить известные отклонения. Вот эти три понимания плодов спасительного боговоплощения.
Искупление может быть понято юридически, и тогда аскетические подвиги человека будут направлены на то, чтобы заслужить оправдание, выйти неосужденным из создавшегося греховного положения. Таков в главном взгляд латинской схоластики.
С другой стороны человеку, может быть, внушено моралистическое понимание Евангелия и его жизнь будет стремлением исключительно к нравственному усовершению. Спасение будет в таком случае восприниматься как катарсис, а конечная цель земной жизни, как моральное уподобление Христу, совершенному Нраво-учителю. Таков взгляд протестантского пуританизма и морализма.
Повторяем еще раз, что эти схематизации очень условны. Сказанное нисколько не исключает из католичества элемента нравственного аскетизма, а у протестантизма вовсе не отнимает момента оправдания в их нравственной теологии. Это деление пытается только указать на господствующий стиль богословских устремлений.
Третий возможный взгляд на значение искупительных подвигов это взгляд отцов Церкви, взгляд восточного Правословия. Искупление принесло не только возможность внутреннего очищения и не только надежду на оправдание на Страшном Суде, но и веру в обóжeниe всей полноты человеческого естества.
В IV главе нашей работы мы дали (без притязаний на исчерпывающую полноту) обзор святоотеческих воззрений на человека, и указали в исторической перспективе на возникновение и раскрытие в писаниях отцов Церкви этого учения об обóжении. Здесь нам предстоит, не повторяя сказанного ранее, сжато представить это учение в догматическом разрезе, чтобы раскрыть его и в творениях св. Григория Паламы.
Надо прежде всего правильно понять самое слово 'обóжение'. Как известно, идея обоготворения, обóжения, уподобления Богу была не чужда и древней философии. Платон учил, что 'бегство из этого мира к Богу есть, поскольку возможно, уподобление Богу'[1903]. Для Плотина душа в известном настроении становится разумной и бесстрастной, что и должно в сущности быть названо уподоблением Богу[1904]. Озаренная и наполненная светом она сама становится светосияющей чистым светом, легкой, невесомой, 'становится или вернее есть Бог'[1905].
Но, конечно, это богоуподобление имеет характер еще моралистический, ограничивается нравственным катарсисом, а у Плотина неизбежно окрашивается духом его пантеистического миропонимания.
Только христианство могло дать правильное освещение этому вопросу. Живая личность Богочеловека, Его искупительная жертва, благодатные дары Духа в Церкви, и особенно евхаристическое приобщение сообщили вере человека в его загробную судьбу всю полноту истинного богопричастия.
Если отцы IV в. сказали слово 'обóжение', то это не было по сравнению с Евангелием каким-то новшеством в их дерзновенных богословствованиях; оно не было вместе с тем и простым заимствованием из эллинской философии. Святоотеческое понимание 'обóжения'' имеет совершенно другой оттенок и происхождение. Оно основано именно на Евангелии и вытекает из самого учения Господа и Его апостолов. Все учение Евангелия о богоуподоблении и богосыновстве, усыновлении раскрывается в посланиях апостольских, как учение об обóжении, или чтобы всем нам 'сделаться причастниками божеского естества' (2 Петра I, 4). (Подробнее см. гл. II–IV настоящей работы).
В том же разборе святоотеческого учения о человеке было приведено немало ссылок из писаний патристических. Повторять их не приходится. Следует лишь напомнить, что наиболее отчетливое выражение идея обóжения нашла у св. Афанасия в его словах: 'Бог вочеловечился, чтобы человек обóжился'[1906], что в свою очередь является стилистическим уточнением формулы св. Иринея: 'Сын Божий становится сыном человеческим, чтобы сын человеческий стал сыном Божиим'[1907]. Эти слова св. Афанасия восприняты всей литературой свв. отцов, как это было указано выше. Они пронизывают и все наше литургическое богословие. Приведем несколько примеров.
'Христос обóжает мя воплощаяся, Христос мя возносит смиряяся…'[1908].
'Да человека Бога (т. е. Богом) соделаешь, человек был еси преблагий Христе…'[1909].
'Храм Богу явилася еси военепорочная, в оньже вселися священне человеческое существо обóжи, сотворил есть верным храмы ceбе'[1910].
'Да обóжит человечество, Бог бысть человек…' [1911].
'Яже едино естество человеков обóжившая, паче естества всенепорочная, рождшемуся из себе молися…'[1912].
'Облекся в мя владыка… и истлевшее естество обóжи'[1913].
'Равнодетельное Отцу родила еси Слово, обóжившее человеков существо, Того моли…'[1914]
'Сего бе ради Бог на землю сниде, да нас на небеса возведет' [1915].
'Да Бога (т. е. Богом) человека соделаеши человеколюбче, был еси человек'[1916].
Подобных выдержек из наших богослужебных книг можно привести великое множество. Дабы не умножать ссылок, укажем только, что службы Преображения и Вознесения Господня переполнены подобными мыслями. Они проходят через все песнопения вечерни и утрени этих праздников. А Синаксарь понедельника Св. Духа говорит о поклонении ангелов обóженной плоти Богочеловека.
Это значит, что идея обóжения не является только плодом богословских домыслов и отвлеченных умозрений о Боге, она не только результат мистических прозрений отдельных духовидцев; Церковь это восприняла, как самую настоящую духовную реальность и Церковь молится об обóжении человека, она руководит человека на пути его обóжения. 'Теозис' есть 'религизный идеал' Православия.
Останавливаясь подробнее на учении церкви об обóжении, надо сделать ряд замечаний и пояснений.
1. Во первых для отцов церкви 'обóжение, – как говорит исследователь, – не идея, не теория, не догма, а прежде всего и более всего – факт их внутренней жизни. Вопрос о божестве Христа был для Афанасия не вопросом спекулятивного умозрения, а вопрос самой жизни, имевший глубокое этико-сотериологическое значение. Принять или отвергнуть 'йоту' для него значило решить вопрос о жизни и смерти человека, ибо жизнь последнего есть процесс 'обóжения', – а это обóжение немыслимо без признания божеского достоинства Христа'[1917] .
2. В понимании обóжения можно впасть легко в две противоположные крайности. Либо это будет пантеистическое, внехристианское понимание, при котором человеческая личность погружается в Божество, сливается с Ним и исчезает для самостоятельного существования. Христианская религия, как проповедь наиболее совершенного персонализма, никогда подобный взгляд усвоить не могла. Другая крайность в этом вопросе – это недооценивание смысла 'обóжения', его ослабление до
