— Заболит, ежели три зуба к черту вылетели. Здорово он меня, гуран косорылый, трахнул. Я себе еще и язык прикусил. Обидно, что сморчок малахольный бьет тебя, а ты только головой мотаешь. А ведь по- хорошему я бы такого цуцика напополам перешиб. Ну да ничего, за нами не пропадет. За мои зубы они мне золотые вставят…
— Нет, Федот, на этот раз, кажется, сдачи не дашь. Нынче же, однако, нас в расход выведут.
— Все может быть, — согласился Федот. — Только ежели не свяжут мне руки, я хоть одного гада да вперед себя квартирьером к Богу отправлю.
— Так-то оно так, — согласился Роман, — а только дураки мы. Прямо ума не приложу, как это мы так глупо влипли. Видно, верно говорят, что кому быть повешенным, тот в огне не сгорит и в воде не утонет.
— Хреновину городишь. По-твоему выходит, нам остается только ждать, когда буржуям нас убить заблагорассудится… Брось ты это, а лучше давай шевелить мозгами, как нам выкрутиться. Это мне больше по душе…
К ним подошел Тимофей:
— Ну, зажурились, хлопцы?
— Ничего не зажурились, — ответил Федот. — Думаем, нельзя ли как-нибудь выбраться отсюда.
Очутившись в сарае, красногвардейцы вели себя каждый по-своему. Одни сразу же устало садились и безучастными глазами наблюдали за всем происходящим. Другие возбужденно ходили от стены к стене, не находя себе места. Третьи без конца шумели и ругались, обвиняя друг друга за сдачу в плен. И наконец были среди них такие, которые спокойно обосновались где-нибудь в стороне, спокойно закуривали и незаметно от других проверяли, крепки ли стены. Роман наблюдал больше всего за такими людьми и тоже отыскивал щель или дыру. Но прочен был атаманский сарай. Скоро все, кто искал в нем слабых мест, были разочарованы результатами поисков и заметно помрачнели.
…В станичном правлении спорили между тем, что делать с пленными.
— Все это отборные негодяи, — говорил станичный атаман рослому, с седеющими усами войсковому старшине. — Хвати, так каждый из них командир или комиссар, и нечего нам с ними тут долго возиться. Под корень их надо вывести.
— Охотно допускаю, Маврикий Лукич, что это не простые красногвардейцы, — возражал ему войсковой старшина. — Но казнить их без суда и следствия — это, батенька мой, беззаконное дело. Я предлагаю направить их в Нерчинск. Там этих изменников казачеству сурово осудят на законных основаниях. Пощады им не дадут. На этот счет можете быть спокойны.
— Знаю я эти ваши суды… Лучше мы сами с этой сволочью разделаемся. Как, господа, думаете? — обратился атаман с вопросом к двум хорунжим и пожилому вахмистру — сотенным командирам повстанцев.
— Всех расстреливать я не согласен, — заявил вахмистр. — Командиров и комиссаров можно расхлопать, а остальным всыпать по полсотне нагаек и отправить каждого в свою станицу. Пусть там свои разбираются, кто и что из них заслужил.
— А как вы узнаете, кто из них рядовой, кто комиссар? — спросил его хорунжий с двумя Георгиевскими крестами на гимнастерке.
— Допытаемся!
— Черта с два допытаетесь… По-моему, нужно всех ликвидировать.
— Правильно, — поддержал его другой хорунжий.
Пока они спорили, в станицу вступил передовой отряд семеновцев под командой генерала Шильникова. В сопровождении своих офицеров Шильников зашел в станичное правление. Увидев его, атаман перекрестился и сказал:
— Ну, слава Богу. Дождались наконец своих… — и тогда только стал рапортовать ему.
Шильников любезно поздоровался с атаманом и белоповстанческими офицерами, выразил им свое одобрение за боевую инициативу, заявив, что Семенов и возрождающаяся Россия не забудут их заслуг.
— А что прикажете делать с пленными, ваше превосходительство? — спросил атаман.
— Немедленно судить! Я буду, как старший военачальник, председателем военно-полевого суда, а вас и войскового старшину назначаю членами. Сейчас же составьте список пленных и запишите сведения, который каждый из них пожелает дать о себе. Впрочем, все это будут только пустые формальности. Все пленные — закоренелые большевики, и наш приговор может быть только одним. В этом, господа, надеюсь, вы согласны со мной.
— Вполне, — поспешили его заверить атаман и войсковой старшина, потерявший в присутствии генерала желание соблюдать законность.
…Под вечер в одном из классов станичного училища началось заседание суда.
Всех пленных, которых насчитывалось сто семь человек, вызывали в класс группами по десять — пятнадцать человек. Мунгаловцы и орловцы, как уроженцы одной станицы, были приведены в класс группой в двенадцать человек.
— Командиры и комиссары среди вас есть? — спросил их Шильников.
Пленные не ответили.
Шильников с руганью набросился на них и сказал, что раз они не хотят отвечать, то каждый из них будет осужден на смерть. Тогда Тимофей Косых выступил вперед и сказал:
— Я был выборным командиром четвертой сотни Второго Аргунского полка.
— Ага, очень приятно… А кто тебя выбирал на твою должность?
— Казаки.
— Какие такие казаки?
— Казаки четвертой сотни.
— Да как ты, негодяй, смеешь называть их казаками? Это изменники казачества, слуги большевистских комиссаров, а не казаки. Казаки были и есть у атамана Семенова, а в Красной гвардии их не было! Там были только предатели родины.
— Родины мы не предавали и предавать не собирались! — крикнул Тимофей. — Это ваш Семенов родиной торгует, японцам ее продает.
— Молчать! — заорал Шильников. — За оскорбление атамана будешь расстрелян… Увести эту сволочь из зала суда! — скомандовал он конвойным.
Тимофея схватили и вывели.
— Подсудимый Муратов! — рявкнул Шильников.
Федот выступил вперед.
— Кто ты такой?
— Муратов Федот Елизарьевич, казак Орловской станицы.
— Разбойник, а не казак!
— Врешь, ваше превосходительство, я был и буду казаком.
— А я говорю — разбойник, подлец, красная сволочь!
— Сам ты сволочь! — взъярился Федот.
— Расстрел… Вывести и этого! — красный от бешенства, прокричал Шильников. На Федота навалились человек шесть конвойных и повели его из класса.
Следующим допрашивался Роман. Шильников насмешливо спросил его:
— Тоже казаком себя считаешь?
— Да.
— Доброволец или мобилизованный?
— Доброволец.
— Помощник Лазо Улыбин, это не ты?
— Нет, это мой дядя.
— Все ясно, господа? — обратился Шильников к атаману и войсковому старшине, а потом сказал Роману: — Будешь расстрелян, сучий племянничек. Увести его…
«Вот и конец», — думал Роман, когда его уводили в сарай, и от этой мысли навалилась на его сердце тяжелая ледяная глыба. В сарае он сразу же грузно опустился на землю и стал палочкой бессмысленно чертить на земле разные знаки. Но такое оцепенение продолжалось недолго. Властным усилием встряхнулся
