— Рубите к черту арестованных!
Баргуты выхватили шашки, и началась леденящая душу расправа над безоружными людьми. Их рубили, кололи пиками, топтали конями.
Северьяна Улыбина, бросившегося бежать в кусты, настиг сам Соломонов, смял конем и дважды полоснул клинком. Старуху Ивачеву развалил от плеч до пояса вахмистр Бубенчиков. Алену Забережную, успевшую заслониться рукой, рубанул шашкой баргут на вороном коне. С пораненной рукой и чуть рассеченным виском, упала она в придорожную канаву. Добивать ее баргуту было некогда. Часть карателей во главе с Соломоновым уже неслась сломя голову по дороге, и баргут пустился вдогонку за ними.
Когда дружинники подоспели к месту побоища, то увидели страшную, навечно врезавшуюся им в память картину. Все девятнадцать человек валялись изрубленные на дороге и в придорожных кустах. Чубатый красавец Петр Волков, не решившийся уехать вместе с Лукашкой и Симоном, лежал ничком, обезглавленный, широко раскинув ноги в рыжих ичигах. Маленький, проворный Юда Дюков сидел, привалившись спиной к кусту шиповника. Из его разрубленной до бровей головы вывалились ему на колени серые куски мозга. Иван Гагарин лежал на дороге, уставив в небо полные смутного ужаса, широко раскрытые глаза, и в груди его торчала пика с порванным ремнем-налокотником.
Разъяренные дружинники, проклиная карателей, дали им вдогонку несколько залпов. Потом слезли с коней и стали осматривать порубленных. Дружинников била злая, нервная дрожь, у многих показались слезы. В эту минуту они забыли, как еще вчера грозили убитым всяческими карами, возмущенные их поведением. Теперь они видели в них только людей, над которыми учинили страшную, потрясающую несправедливость.
Герасим Косых подбежал к Северьяну, судорожно загребавшему в агонии корявыми натруженными руками наплавленный кровью песок, и не выдержал, разрыдался. Натянув на ладонь рукав своей стеганой куртки, он всхлипывал и тер кулаком глаза. Вдруг до него донесся заставивший его содрогнуться женский голос.
Он вскинул голову и в трех шагах от себя увидел Алену Забережную. С растрепанными, до времени поседевшими волосами стояла она на коленях на бровке канавы и, придерживала пораненную руку здоровой, обреченно спрашивала:
— Добивать, что ли, будете? Добивайте уж тогда скорее.
— Что ты, что ты! — не помня себя закричал Герасим и бросился к ней. — Мы ведь отнять вас у карателей хотели, да опоздали. Не бойся ты нас. Дай-ка я возьму у тебя платок да перевяжу тебе руку…
Кроме Алены в живых оказались бывший чепаловский работник Маркел Мигунов и Михей Черемнов. У Маркела было разрублено шашкой плечо, у Михея — прострелена грудь.
Дружинники подобрали раненых и вернулись с ними в поселок. Остановив дружинников у ворот чепаловского дома, Каргин заехал к Сергею Ильичу и вызвал его на крыльцо.
— Иди, полюбуйся, сволочь, что ты наделал, — сказал он еще дрожащим от злости голосом. — Ведь всех арестованных по твоей милости каратели порешили. Натворил ты нам беды.
— А я-то что? — начал оправдываться Сергей Ильич. — Каратели и без меня знали кого им арестовывать надо. Так что не сволочи ты меня лучше и убирайся к чертям.
— Ты всегда прав! — закричал Каргин. — Всегда ты лучше всех. — И, хотя он уже заметно остыл, но, решив, что демонстрация на виду у народа не будет лишней, трижды с ожесточением полоснул Сергея Ильича витой нагайкой по лицу и по голове.
— Караул!.. Убивают!.. — заорал Сергей Ильич, заслоняясь руками. А Каргин, круто повернув коня, поскакал по улице.
Вечером Маркел Мигунов умер. А назавтра мунгаловцы хоронили убитых. Проводить их на кладбище сошелся почти весь поселок. Бабы и девки навзрыд голосили, а казаки сокрушенно и озабоченно толковали о том, что многим теперь из них не сносить голов, если партизаны не будут разбиты.
Через день казаки семи возрастов были вызваны в Орловскую, где формировалась трехсотенная станичная дружина.
Уполномоченные от всех тринадцати поселков в тот же день собрались на станичный круг, чтобы выбрать командира дружины. Неожиданно для Каргина на эту должность был единогласно выбран он. В тот же день он отправился за получением указаний о действиях дружины к атаману отдела в Нерчинский Завод.
Возвращаясь из Нерчинского Завода, Каргин заехал в Мунгаловский и узнал, что за день до этого скрылись из поселка Прокоп Носков, Герасим Косых и еще человек двенадцать из бедноты.
— Так и знай, к партизанам подались, — решил Каргин, удрученный новостью, которая отравила ему его краткое пребывание дома. И у него впервые шевельнулась горькая, заставившая похолодеть его мысль, что борется он за безнадежное дело.
XI
Основные партизанские силы, отступая вниз по Газимуру и Урюмкану, оказались в труднодоступной горной тайге. Побросав обозы, пробирались они по вьючным тропам от поселка к поселку, от зимовья к зимовью. Шли через каменные кручи хребтов, через узкие, сумрачные коридоры падей и распадков, где кипели седые от пены ручьи и речки. В тайге, по солнцепекам, зеленел брусничник, стоял будоражливый запах багульника и нагретых лиственниц, а на высоких гольцах все еще лежали снега. На вечерних и утренних зорях дули оттуда резкие пронизывающие ветры. Партизаны отчаянно мерзли на ночных стоянках у трескучих смолевых костров, и неунывающие остряки смеялись, что с одного бока у них июль, а с другого — декабрь. Четверо суток люди не видели в глаза ни крошки хлеба и питались мясом павших от истощения лошадей. В пути погибли все тяжело раненные бойцы. Штыками и шашками копали для них могилы и, молча свершив торопливый обряд погребения, уходили вперед, готовые умереть, но не сдаться на милость врага.
Загнав партизан в глухие таежные дебри, семеновские генералы, посланные на подавление восстания, объявили их уничтоженными. На все лады затрубили тогда белогвардейские газеты, что «красные шайки разбиты и рассеяны». Но это было упоение несуществующими успехами. Пожар восстания перекинулся только в новые районы.
Оставленные в покое партизаны заняли станицы Аркиинскую и Богдатскую. Там сформировали они новый кавалерийский полк — третий по счету, а также батальон пехоты из работавших на приисках китайцев. Из Богдатской Бородищев бросил сильные вербовочные отряды на Нижнюю Аргунь. Казаки Усть- Уровской и Аргунской станиц, сплошь медвежатники и белковщики, присоединялись к ним целыми поселками. Кое-где созданные белые дружины панически убегали при их приближении на китайскую сторону или сдавались в плен.
В селе Будюмкан к партизанам присоединился с небольшим отрядом, состоявшим из железнодорожных рабочих, крупный военный работник Даурского фронта Павел Журавлев. В поселке Кактолга, на Аргуни, разъезд под командой Семена Забережного встретил пробившихся к партизанам членов областного подпольного ревкома Василия Андреевича Улыбина и бывшего командира одного из полков Коп-Зор-Газа Александра Зоркальцева. На военном совете представителей всех партизанских частей Журавлев был выбран командующим армией, Бородищев — начальник штаба, а Василий Андреевич — начальником агитационно-организационного отдела. Каждый из них оказался на своем месте.
Энергичного и предприимчивого, твердой рукой наводившего в частях воинский порядок Журавлева хорошо дополнял хитроумный и расчетливый Бородищев. Василий Андреевич, возглавив всю политическую работу фронта, одновременно помогал командованию разбираться в самых острых вопросах текущей действительности. Он и другие большевики, на каких бы постах они ни стояли в армии, были той силой, которая организовывала и укрепляла партизанское войско, воспитывала в нем революционную сознательность и дисциплину.
На первых порах в армии, которая ежедневно пополняла свои ряды новыми людьми, встречались случаи мародерства, самовольной реквизиции лошадей у жителей занимаемых деревень и станиц, жестокого отношения к пленным. Многие партизаны из казаков презрительно и высокомерно обращались с вступившими в отряды китайцами. Василию Андреевичу и работникам его отдела пришлось всерьез заняться этим с первого же дня. Он добился, что все факты недостойного поведения партизан обсуждались на общих собраниях в полках и сотнях. На первый раз виновным выносилось общественное порицание или налагалось
