на них дисциплинарное взыскание. В повторных случаях они предавались суду ревтрибунала.
Одним из первых получил горячую головомойку от Василия Андреевича Федот Муратов. В Богдати Федот занимал со своим взводом один из лучших домов. Однажды, когда он выехал в глубокую разведку, дом этот отвели под постой бойцам пришедшего в станицу китайского батальона. Разведку провел Федот успешно и по возвращении получил благодарность от самого Журавлева.
Найдя свою квартиру занятой китайцами, он приказал им немедленно выдвориться из нее. Выполнить его требование китайцы отказались.
— Выносите их, ребята, на руках за ворота. Пусть знают, как с нами связываться! — приказал своим бойцам Федот.
Произошло потасовка, в результате которой китайцы оказались на улице. Командир их побежал жаловаться в штаб. В штабе застал он одного Василия Андреевича.
Возмущенный Василий Андреевич тотчас же отправился с командиром на место происшествия. Федота и его бойцов застал он в просторной кухне за завтраком.
— Встать! — увидев его, гаркнул бойцам Федот. Они вскочили на ноги и стали ждать, когда Василий Андреевич поздоровается с ними, чтобы лихо отрубить ответное «здравствуйте». Но он не стал их приветствовать, а прямо обратился к Федоту:
— Что ты тут вытворяешь, товарищ взводный командир?
— То есть как это — вытворяю? — искренне изумился Федот.
— Что же ты с товарищами из китайского батальона по-хамски обошелся?
— А-а!.. Вон ты о чем! Да ведь они в нашу квартиру без нас тут влезли. Пришлось, раз они русского языка не понимают, по-другому с ними разговаривать.
Василия Андреевича взорвало.
— Что же, по-твоему, китайцы — не люди? И как тебе не стыдно! Ты красный повстанец. Ты воюешь за братство и равенство всех, у кого на руках мозоли, а позволяешь себе такие штучки. Китайцы в тебе товарища видят, человека, они вместе с тобой за Советскую власть воевать пришли, а ты им свинство свое показываешь.
Федот стоял перед ним красный и растерянный. Бойцы помалкивали потупившись.
Отчитав их как следует, Василий Андреевич пообещал вопрос об их недопустимом отношении к китайцам поставить на полковом собрании и ушел.
Вечером состоялось собрание бойцов Первого полка. Василий Андреевич выступил на нем с большой речью. Он рассказал, как царское правительство разжигало вражду между народами, населяющими Россию, как натравливало их друг на друга, чтобы легче держать их в повиновении.
— На юге России оно устраивало еврейские погромы, — сказал он, — а на Дальнем Востоке и в Забайкалье пугало русское население «желтой опасностью». Все это делалось для того, чтобы народ не видел, где его настоящие враги. Невежество и наши сословные предрассудки помогали в этом царю и буржуазии. Раньше у нас было в Забайкалье так, что казаки считали настоящими людьми только себя. Царя теперь давно нет, но дикие предрассудки того времени еще не выветрились из головы у многих.
Вот сидит перед вами здесь и хлопает глазами мой посёльщик, — показал он на Федота. — Это вековечный батрак, голь перекатная. А казачьим гонором он заражен, как никто другой. Он не задумался выкинуть партизан-китайцев из дома. Бойцы его взвода вместо того, чтобы одернуть его, помогали ему в этом.
Таким людям, товарищи, мы должны сказать, что они позорят звание красного повстанца, помогают своими поступками нашим врагам. Миловать за это мы их не будем, будем беспощадно наказывать вплоть до предания суду.
Выслушав Василия Андреевича, бойцы закричали в тысячу глоток:
— Позор!..
— Выгнать его к черту из партизан!..
— С командиров снять!..
Водворив тишину, командир полка Кузьма Удалов сказал:
— Давайте сперва послушаем, что на это сам Муратов скажет. Признает он, что худо вел себя?
— Признаю, — глухо, как в трубу, пробасил Федот и, помолчав, добавил: — Ошибся…
— Чтоб в другой раз не «ошибался», пусть в рядовых теперь походит.
— Правильно! — закричали бойцы. — Пусть ума набирается да от старых замашек отвыкает.
Собрание постановило снять Федота с командиров и направить рядовым во взвод Семена Забережного.
Только бойцы начали расходиться по квартирам, как по улице проскакал ординарец Журавлева Мишка Лоншаков, тот самый Мишка, который в свое время был неразлучен с Василием Андреевичем. Он кричал во все горло:
— По коням!
С заставы донесли, что с юга к Богдатской подходит какой-то крупный кавалерийский отряд, и Журавлев решил на всякий случай привести полки в боевую готовность. Не успели бойцы сесть на коней, как поступило новое донесение: приближающийся отряд идет под красным знаменем.
— Значит, пополнение прибывает, — сказал Журавлев Бородищеву и Василию Андреевичу и распорядился построить полки для встречи отряда на окраине станицы.
Только полки построились на широкой луговине у поскотины, как из лесу показался отряд. Завидев стоявшего с группой ординарцев впереди полков Журавлева, командир отряда, молодой еще черноусый казачина, на белом породистом коне поскакал к нему с рапортом.
Не доехав до Журавлева каких-нибудь пять шагов, он, круто осадив коня, привстал на стременах и, кинув руку под козырек, молодцевато отрапортовал.
— Товарищ командующий! Отдельный партизанский отряд четырехсотенного состава под командой Улыбина прибыл в ваше распоряжение.
— Здравствуйте, товарищ Улыбин, — протянул ему руку подобранный и построжавший Журавлев.
В эту минуту Бородищев и Василий Андреевич, которых Роман не разглядел из-за того, что сильно волновался и видел только одного Журавлева да голову его коня, оба сразу окликнули его:
— Роман! Ромаха…
— Дядя! — закричал изумленный Роман и, забыв о торжественности минуты, устремился навстречу Василию Андреевичу, улыбаясь простой и бесконечно счастливой улыбкой.
— Ура! — дружно и весело грянули журавлевские ординарцы, узнав от Бородищева, кто такой Роман.
Мощным, все заполнявшим криком ответили им партизанские полки. И пошло перекатываться под ясным вешним небом от сопки к сопке, постепенно замирая, ликующее эхо, и радостно вторили ему деревья и камни на много верст кругом.
XII
На другой день партизанский ревтрибунал в присутствии всех мунгаловцев судил приведенного в Богдать Платона Волокитина. Ни один из них не подал голоса в защиту его. Лукашка, Симон Колесников и Гавриил Мурзин, которые приехали в партизанскую столицу на день раньше Романа, рассказали на суде, как требовал Платон на сходке их ареста, как кулаками и нагайкой гнал он не хотевших идти в дружину казаков.
— Зловреднее этого человека, товарищи судьи, у нас в поселке только один купец Чепалов, — закончил свою речь Лукашка.
— Есть еще Каргин! — крикнул Никита Клыков.
— Потом, потом об этом, — строго перебил их председатель ревтрибунала, сурового вида пожилой партизан, одетый в бурятскую шубу с расшитой цветными сукнами верхней полой. — Ты давай по существу показывай. А о Каргине тогда поговорим, когда изловим его.
— Извиняюсь, раз не по существу. — Никита уселся на лавку и стал разглядывать портрет генерала Скобелева над головой председателя.
Наведя тишину, председатель обратился к Платону:
— Ну, так что ты можешь сказать в свое оправдание?
Платон, бесцельно мявший в руках свои желтые рукавицы, с трудом разжал известково-белые
