— А вы чего рассиживаетесь? Ведь это ваши кони отвязались.
Лукашка и Симон кинулись вон из мельницы. Федот принялся хохотать во всю глотку.
— Ты это чего? — спросил Никита Клыков.
— Да ведь они зря поперли. Идти-то тебе с Данилкой надо, а я пожалел вас.
Зычный хохот заглушил шум ливня. Никита и Данилка хотели было бежать следом за Лукашкой и Симоном, но Роман сказал:
— Не ходите. Раз уж те пошли, то хоть и поругаются, а коней приведут. По-Федоткиному не сделают.
— Надо хоть огонь развести, обсушить их, когда вернутся, — сказал Никита и принялся разводить в очаге огонь из лежавшего у порога сухого хвороста.
Лукашка и Симон прискакали назад верхами. Оба принялись ругать Федота, который с папиросой в зубах уже сушился у костра.
— Чего уж теперь ругаться, раз маху дали, — сказал он им. — Давайте лучше сушитесь, а то ночью лазаря запоете.
…В полночь разведчики приблизились к поселку Березовскому. В нем не было ни одного огонька, но отчаянно тявкали собаки.
— Неужели нас зачуяли? — спросил Симон Романа.
— Не должны бы. Это они на кого-то в улицах лают.
Спешились за огородами в приречных кустах. В поселок отправились пять человек во главе с Федотом. Пошли они по огородам, чтобы не нарваться в проулках на семеновские заставы. Назад вернулись через полтора часа и сообщили: стоит в поселке много кавалерии, а в центре, у церкви, расположены две батареи полевых орудий. У одной выставлена большая охрана.
— Должно быть, это дежурные расчеты, — высказал свое предположение Федот, — так что настороже, сволочи, держатся. А хорошо бы у них эти пушки оттяпать, — мечтательно закончил Федот.
— Ну ладно, — помня наказ Журавлева не ввязываться в драку, прервал его Роман, — больше нам здесь делать нечего. Номера полков на обратном пути узнаем, — уверенно заявил Роман. — К утру нам надо до Кутомары добраться.
Выше Березовского дорога проходит по правому берегу Борзи, прижатая к самой речке отвесными скалами. Но дальше долина становится шире, и там в одном месте, недалеко от дороги, разросся дремучий колок. В середине колка есть небольшая полянка. На рассвете разведчики добрались до колка и расположились на полянке. Один взвод сразу же улегся спать, а другой залег на закрайке колка и стал наблюдать за дорогой. Утро было туманное и сырое. Долго разведчики зябли, кутались в дождевики и шинели. Но едва туман рассеялся, как стало сильно припекать солнце, и разморенные люди дремали, изредка переговариваясь. Федот лежал рядом с Романом и вслух продолжал мечтать о том, чтобы снова обзавестись пушками.
Около полудня на дороге появилась сотня казаков. Шла она без дозоров. Впереди спокойно ехал молодой подъесаул в низко надвинутой фуражке, в синих галифе с желтыми лампасами. Следом за ним ехали два хорунжих. Они весело разговаривали и курили. До Романа донесся обрывок разговора о каком-то банкете в офицерском клубе. Из услышанного он заключил, что сотня идет откуда-то с линии железной дороги.
Вдруг Федот возбужденно зашептал ему:
— Пришьем, Ромка, офицериков. Мы их на таком расстоянии сразу срежем.
— Не дури, не дури. Не за тем нас сюда послали.
Минуту спустя Федот негромко вскрикнул.
— Ты это чего? — спросил Роман.
— Петьку Кустова и Митьку Каргина узнал.
— Врешь?
— Ничего не вру. Смотри в седьмом ряду спереди. Оба рядышком едут, сволочи… Ну, видишь? Петька- то, гад, уже урядник!
— Видать-то вижу, а признать не могу.
— Да они это, ей-богу, они. Едут, сучьи дети, и не подозревают того, что мы их можем очень свободно ухлопать. Сметанники проклятые, куроеды…
— Ладно, молчи. В другой раз повстречаем, так спуску не дадим.
— А ведь мы раньше с Митькой большими друзьями были. Вместе у Елисея пшеницу из амбара воровали, — возбужденно шептал Федот. — Однажды мы за ночь четыре мешка отборной пшенички на вино да на конфеты умыли.
Когда сотня скрылась из виду, он пошел будить остальных разведчиков, чтобы рассказать им про Митьку с Петькой. Только разбудил Лукашку и принялся ему рассказывать, как от Романа прибежал посыльный с приказом всем идти в цепь. На дороге появилась густая колонна пехоты.
— А ведь это, ребята, японцы, — приглушенным шепотом оповестил всех Симон, ложась в цепь рядом с Романом и Федотом.
— Японцы!.. — передразнил его Федот. — Что они тебе, с неба упадут, что ли?
— А я тебе говорю — они. Вон и знамя ихнее.
Впереди колонны, сквозь пыль, показалось белое знамя с красным кругом.
— Это у них солнце на знамени намалевано, — припав к винтовке, твердил свое Симон, и под левым глазом его подергивался какой-то мускул.
Японцы, все как один низенького роста, были в мундирах цвета хаки с желтыми пуговицами и с красными поперечными погонами, в серых брезентовых гетрах. Шли они плотно сомкнутыми рядами, взбивая густую пыль. В каждом ряду было шесть человек, и все они походили друг на друга, как оловянные солдатики.
— Давайте угостим этих гадов, — не вытерпел обычно спокойный Симон и передернул затвор винтовки.
— Нельзя этого делать. Ты дурака не валяй.
— Да ведь сердце рвет. Ты подумай только, где они идут. Расходились тут на нашу голову. Никогда я не думал, что эти макаки будут расхаживаться там, где я хлеб сеял, сено косил, где каждая травинка мне родная. А они, как дома, разгулялись. Продал им Семенов Забайкалье, продал. И когда мы теперь изведем эту погань?
Ярость, сжигавшая Симона, передалась и другим. Роман видел, как трясся всем своим телом Никита Клыков, как грыз сухую ветку Федот, как дрожала на спуске винтовки рука Лукашки.
— Не кипятитесь, ребята, — сказал им Роман, — придет время и стрелять будем, рубить под корень. А сейчас наше дело в прятки играть, счет этой чертовой силе вести.
Следом за первой колонной, которая насчитывала восемьсот солдат, с интервалом в две-три версты прошла вторая, а за нею — горная батарея и минометы на грузовиках. Потом долго шли обозы. За обозами опять ехали казаки с крашеными пиками и какая-то дружина человек в триста, вооруженная наполовину берданками. Всего за день прошло по дороге два батальона японцев, полк семеновской пехоты и до двух полков кавалерии. Уже на закате прошел последний большой обоз, охраняемый японцами, в средине которого восьмерка дюжих грудастых лошадей везла полевое орудие с двумя зарядными ящиками.
— Дураки будем, если не оттяпаем это орудие, — сказал партизанам Федот. — Можно сказать, что нам его Бог посылает.
— Отбить его немудрено. А вот как ты его к своим доставишь, если впереди столько япошек и беляков? — спросил Роман.
— Доставлю. Жилы надорву, кровью харкать стану, а доставлю, — умоляюще глядя на Романа, говорил Федот.
Роман ничего ему не ответил и стал писать обстоятельное донесение Журавлеву. С донесением отправил трех человек, а с остальными, поддавшись общему настроению, решил потрепать обоз и отбить орудие.
Удержаться от этого он не мог. Слишком обидным и оскорбительным было это нашествие чужих солдат на родную землю. Короткими ногами в брезентовых гетрах попирали они ее, и казалось, содрогается она от гнева и отвращения. Через день, через два займут они Мунгаловский и одним своим присутствием там осквернят самое заветное и святое, что только есть у Романа и его товарищей. Эта мысль потрясла и
