— Хорошо. Посоветуюсь с кем надо, а потом дадим наш ответ… Отведи служивых на кухню и вели накормить, — приказал он Роману, — а сам сейчас же позови ко мне Василия Андреевича и Бородищева.
Василий Андреевич с работниками своего организационно-инструкторского отдела жил в доме через дорогу от штаба. Когда Роман пришел к нему, он еще не спал, хотя был уже третий час ночи. С давно потухшей трубкой в зубах сидел он за трофейной пишущей машинкой и при скудном свете жестяной лампешки сосредоточенно отстукивал по клавишам крепкими смуглыми пальцами. «Опять, видно, воззвание какое-нибудь сочиняет. И когда только спит человек?» — подумал Роман о нем с восхищением и теплотой.
Романа Василий Андреевич встретил довольным возгласом:
— А, племяш! Кстати, брат, зашел, кстати. Я тут, понимаешь, с вечера бьюсь над одним воззваньицем. Послушай, как оно у меня получилось. По-моему — ничего. Но все-таки ты послушай. На свежую голову, глядишь, и подскажешь что-нибудь дельное, — и, не дав Роману опомниться, стал увлеченно читать.
— Хорош-шо! — с полным убеждением объявил Роман, так как давно считал, что лучше дяди никто не напишет. До сих пор он помнил его обжигающее душу воззвание, которое читал в восемнадцатом году в Чите, когда красные оставляли ее.
— Значит, ничего, говоришь? — лукаво усмехнулся Василий Андреевич.
— Какое там ничего… Прямо здорово! — с еще большей убежденностью подтвердил Роман.
— Экий ты, брат, восторженный, — погрозил ему пальцем Василий Андреевич, — хитришь ведь, огорчать старика не хочешь.
— Да нет же… У меня и в мысли этого не было.
— Ладно, ладно… Давай рассказывай, с чем пожаловал.
Узнав, что приехали парламентеры, Василий Андреевич принялся ругать Романа.
— Так что же ты молчишь? Вон какие новости, а ты битый час торчишь у меня и помалкиваешь. И когда ты научишься порядку? — горячился он надевая полушубок и одновременно прибирая на столе бумаги. Роман, посмеиваясь, молчал.
Прибежав в штаб, Василий Андреевич увидел горячо споривших Журавлева и Бородищева. Размахивая письмом под носом Журавлева, Бородищев кричал:
— А я тебе говорю, что тут может быть и подвох! Придешь к ним для переговоров и влипнешь, как кур во щи. Если они серьезно хотят разговаривать, так пусть сами и едут к нам. Кориться ведь они хотят.
Василий Андреевич взял у него письмо, подошел к лампе и стал читать. Журавлев и Бородищев наблюдали за ним, остывая от возбуждения. Дочитав, он спросил Бородищева:
— А откуда ты взял, что они кориться хотят? Из письма этого не видно. Они просто изъявляют желание встретиться с нашими ответственными представителями.
— Как это так не видно? Даже очень все видно. Раз пишут, значит, приспичило. В письме этом одно из двух: либо подвох, либо — сдаюсь, помилуйте!
— Нет, здесь что-то другое, — с видом, не допускающим возражений, сказал Василий Андреевич. — Из всего этого мне ясно только одно: не одним нам известно, что Красная Армия уже под Иркутском. Вот это и заставляет Каргина, Кибирева и всех, кто с ними, что-то предпринимать. А сдачей на милость здесь и не пахнет. Хитрят эти люди, а мы должны их перехитрить.
— Что же ты тогда посоветуешь? — спросил Журавлев.
— Встретиться с ними. Хотя бы только затем, чтобы выведать, что у них затевается… Да, — потер Василий Андреевич левой рукой лоб, — а кто привез это письмо? Может, кое-что узнаем от этих людей.
— Да, потолковать с ними не мешает, — согласился Бородищев.
— Роман! — крикнул Журавлев. — Попроси сюда парламентеров.
Через две минуты в горнице снова появились Капитоныч и два его спутника.
— Михаил Капитоныч, что ли? — приглядевшись к нему, спросил Василий Андреевич.
— Он самый. А откуда ты меня знаешь? Я тебя вижу как будто впервые.
— Разбогател, видно, если своих одностаничников не узнаешь, — пошутил Василий Андреевич. — Я — Василий Улыбин.
Капитоныч удивленно взметнул косматыми бровями и уже без прежней сдержанности сказал:
— Тогда еще раз здорово! Помню тебя! Бывал ты у меня с отцом.
Василий Андреевич пригласил парламентеров садиться и, достав из кармана хранившуюся на случай пачку китайских сигарет, предложил им закурить. Двое охотно закурили, но Капитоныч отказался.
— Благодарствую! Куревом отродясь не грешил.
Помедлив, Василий Андреевич спросил его:
— Ну, так что у вас там затевается? Переходить к нам решились?
— Да не совсем оно так, — замялся Капитоныч, — переходить как будто не собираемся, а помириться желаем.
— Что-то я не пойму тебя. Как же это так — помириться?
Капитоныч хитренько прищурился:
— А, к примеру, так, как оно у ребятишек бывает. Утром друг другу носы в кровь разобьют, а к обеду снова вместе, и водой не разольешь. Это я к тому говорю, что делить нам нечего. Столкнули нас друг с другом лихие люди. Поняли мы это и решили им того… под зад коленом. Ну, а с вами полюбовно столковаться, — довольно закончил он, вспотев от длинного разговора.
— Так, так… — выслушав его, забарабанил Василий Андреевич пальцами по столу. — Как же это думаешь ты помирить батрака и хозяина, фабриканта и рабочего? Как ты помиришь у нас Алеху Соколова и Архипа Кустова, Семена Забережного и Сергея Ильича? Какими посулами отделаешься от вдов и сирот, которых наделали и пустили по миру господа белопогонники? Дадите вы этим сукиным детям по загривку. Ну, а дальше что? Прямо присоединиться к нам вы не собираетесь. Поторговаться еще хотите. А торговаться-то мы с вами и не будем. Простить тех, кто заблуждался по несознательности, кто не порол и не расстреливал наших отцов и братьев мы можем. Но жить по старинке не собираемся. На этот счет у нас давно все взвешено и обдумано. А вам я скажу вот что: если вы действительно поняли, что с Семеновым вам не по пути, милости просим к нам. Ничего вам худого не сделаем. Ну, а насчет каких-нибудь взаимных уступочек — забудьте и думать.
— С Семеновым-то мы, верно, обожглись, — насупив брови, буркнул Капитоныч, — а обжегшись на молоке, дуешь и на воду, — доверительно улыбнулся он Василию Андреевичу. — Я это к тому клоню, что и к вам подаваться боязно. Как бы, думаем, и тут промашки не получилось. У нас ведь какое ни на есть, а хозяйство. С жиру мы, конечно, не бесимся, но голодными не сидим. А свяжись с вами, вы и скажете: твое — мое и ваше — наше. Вот она в чем закавыка-то!
Журавлев и Бородищев рассмеялись, а Василий Андреевич подался всем туловищем вперед и дружески похлопал Капитоныча по колену.
— Ты, я, брат, вижу, себе на уме. Правильно! Режь, что думаешь, не стесняйся! Только бояться таким хлеборобам, как ты, нечего. Ничего отнимать у вас мы не собираемся. А когда покончим с белогвардейцами и интервентами, вместе с вами будем думать, как лучше построить новую жизнь. Только своей руководящей роли в борьбе за эту жизнь наша партия никаким каргиным и кибиревым не отдаст. Пусть уж они в овечьи шкуры не рядятся.
— Значит, ни коня, ни старухи моей отнимать у меня не собираетесь? — пошутил довольный Капитоныч.
— Нет, владей ими сам!
— Ну, а как насчет Бога? Веру-то в него отмените, что ли?
— Тоже не собираемся. Вера в Бога — это личное дело каждого. Если веришь, молись себе на здоровье. Руки, ноги тебе за это никто не отрубит.
— Ну, спасибо, Василий Андреевич! Разъяснил ты нам всю арифметику от корки до корки. Вот, если говоришь ты святую правду, значит мозгами пошевелить нам ой как надо! Хорошо бы тебе и с другими из нашего брата так потолковать. А то ведь народ мы неграмотный, вертят нами Каргин да Кибирев как хотят. Затеяли они переворот, много казаков из тех, кто победней, на это дело подбили, а куда целятся — не поймешь. Надо бы тебе поговорить с ними. Тогда бы уж, если отрубили, так раз и навсегда.
— Поговорить, конечно, следовало бы. Но ведь к вам приедешь, а вы, чего доброго, к Шемелину на
