утреннее богослужение. Удалов сказал, что ламы могут молиться своему будде сколько им будет угодно, и в свою очередь попросил разрешения побывать у них в храме во время службы. Получив согласие, отправился он в храм вместе с Романом, Савватеевым и начальником своего штаба, которые пошли с ним из простого любопытства.
В храме, раскрашенном снаружи необычайно яркими и прочными, не утратившими своего первоначального цвета красками, увидели партизанские командиры множество отлитых из бронзы будд, одни из которых были не больше детских кукол, а другие возвышались от пола до потолка… Пятьсот коленопреклоненных лам, одетых в желтые и красные халаты, молились в дыму курений.
Не выстояв службы до конца, Удалов вышел вон из храма. Поспешившим за ним командирам он сказал на крыльце:
— Ну и дичь. Дрова бы рубить этим бездельникам, чтобы сало с них слезло. На них смотреть противно.
Вечером привели к Удалову задержанную на одной заставе девушку в черной барашковой шапке и в крытой плисом бурятской шубе. Разрумяненное морозом чернобровое лицо ее показалось Удалову необыкновенно красивым. Он поднялся из-за стола, приняв соответственную его положению позу, и спросил у доставившего девушку партизана-китайца:
— В чем дело, Седенкин?
— Шпионку поймали, — уверенно обьявил китаец.
Удалов оглядел девушку с ног до головы, строго спросил:
— Откуда, красавица?
— Из Оловянной.
— Зачем к нам пожаловала?
— Мне нужно видеть Удалова.
— Я Удалов. Давай говори, что надо.
— Надо переговорить наедине.
Удалов сделал знак рукой, и все находившиеся в избе люди немедленно вышли за дверь. Оставшись наедине с командиром, девушка сняла свою барашковую шапку, ловко распорола ее черную подкладку и, достав оттуда исписанный химическим карандашом лоскут белого шелка, протянула его Удалову.
Удалов повертел перед глазами исписанную шелковку и покраснел, словно его уличили в чем-то неприличном. Потом нехотя признался, что не умеет читать.
Девушка окинула его удивленным взглядом и тоном приказания сказала:
— Позовите надежного товарища, обязательно члена партии, и пусть он вам прочтет, что тут написано.
Удалов взглянул за дверь, крикнул, чтобы ему немедленно прислали Романа Улыбина. Когда Роман вошел, он подал ему шелковку и угрюмо сказал:
— Читай.
Роман взял в руки необычное письмо. Писал Оловяннинский комитет партии, что «предъявительница сего» Вера Алексеевна Пляскина командируется в партизанский отряд товарища Удалова со специальным поручением, которое изложит ему на словах лично.
— Вон ты пташка-то какая! Весенняя, — радостно изумился Удалов, а Роман стоял и глядел на девушку восхищенным взглядом.
Задав девушке несколько проверочных вопросов, Удалов попросил ее:
— Ну рассказывай, родная, с чем ты приехала.
Вера рассказала, что в связи с приближением партизан на станции Оловянная поднялась паника и что команда семеновского бронепоезда, разагитированная подпольщиками, готова перейти к партизанам.
— А какие части еще есть на станции? — спросил Удалов.
Вера перечислила с исчерпывающей точностью:
— Чехословацкий батальон подпоручика Кратохвилла, батальон юнкеров и две роты Второго Маньчжурского полка. Чехословаки уже объявили, что воевать с партизанами не будут. Начальство из Владивостока приказало им соблюдать нейтралитет.
— Это хорошо. Ну, а япошки как?
— Комитет считает, что если вы припугнете их, то и они заявят о нейтралитете.
— Что ж, тогда попробуем припугнуть. Предъявим им этот самый, как его…
— Ультиматум, — подсказала Вера.
— Вот, вот, сразу-то и не выговоришь, — рассмеялся Удалов и, вызвав адъютанта, приказал подымать полки.
На закате партизаны окружили Оловянную, разобрав на всякий случай полотно восточнее и западнее станции. Желая показать японцам и чехословакам свои силы, Удалов приказал передвигаться своим полкам в виду станции с места на место. Передвигались они до наступления темноты.
А в девять часов вечера на станцию поехали партизанские парламентеры. Возглавлял их Роман Улыбин. Одетый в черный полушубок и косматую баранью папаху, с маузером на правом и серебряной шашкой на левом боку, имел он достаточно внушительный вид. Четверо богатырского сложения молодых и бравых ребят сопровождали его.
Встреченные чехословацкой заставой, парламентеры явились сначала в вагон подпоручика Кратохвилла. Находившиеся на станции семеновцы хотели было схватить парламентеров с красными ленточками на папахах, но сопровождавшие их чехи решительно заявили, что не позволят этого.
С чехами Роман договорился быстро. Подпоручик Кратохвилл подтвердил, что во всех случаях чехи будут придерживаться полного нейтралитета. А в заключение сказал по-русски:
— Мы ничего не будем иметь против, если вы займете станцию и прогоните отсюда японцев и семеновцев. — И распорядился доставить парламентеров под охраной в штаб японского батальона, который находился в станционной школе.
В жарко натопленном коридоре, освещенном яркой лампой, Романа и его спутников встретили японские офицеры, все широкозубые и подстриженные под ежик, с красными от волнения лицами. Коренастый, с реденькими и жесткими усиками майор с каким-то змеиным шипением спросил Романа на ломаном русском языке:
— Что вам угодно от японского командования?
Роман взял руку под козырек и тотчас же опустил, затем, стараясь говорить как можно тверже, ответил:
— Передаю японскому командованию предупреждение командующего Особым партизанским корпусом: ровно в двадцать три часа части корпуса начнут занимать станцию. Наша цель — разоружить находящихся на станции семеновцев.
— Мы не позволим! — запальчиво крикнул майор, по-крысиному показывая зубы. — Мы будем воевать с вами!
— Попробуйте! Если с вашей стороны будет сделан по партизанам хоть один выстрел, вы будете уничтожены. Все до одного. Во избежание ненужного кровопролития вы должны соблюдать нейтралитет.
Майор дернулся к стоявшим поодаль японским офицерам, перекинулся с ними несколькими фразами по-японски, затем прошипел Роману:
— Хор-ро-со!.. Мы будем обсуждать ваш ультиматум. Вы будете ожидать здесь. — И направился в одну из комнат, куда вслед за ним двинулись и все офицеры.
Роман проводил их насмешливым взглядом и уселся на стоявшую у стены скамейку. Рядом с ним сели и его спутники, настороженно поглядывая на торчавших у всех дверей часовых. Никто из них не мог предвидеть заранее, чем могло кончиться это посещение японского штаба.
Долго споря, кричали удалившиеся в классную комнату японцы. Больше часа ждал их решения Роман, обливаясь потом в своем полушубке. Наконец не вытерпел, решительно поднялся на ноги и направился к двери, за которой совещались японские офицеры. Стоявший у двери часовой преградил ему дорогу винтовкой. Роман ловким движением отвел винтовку в сторону и рванул дверь. Офицеры изумленно уставились на него. Затем майор сердито крикнул:
— Как вы смеете входить без позволений!
