вскинутыми винтовками и клинками.
— Сейчас, товарищи, — объявил Василий Андреевич, — будет говорить член Коммунистического Союза Молодежи Надя Вахрушева. — И снова раздались приветственные крики четырех тысяч всадников.
Подтянув красное знамя, девушка стремительно шагнула вперед. Налетевшим порывом ветра с силой развернуло алое полотнище у нее над головой. Девушка потеряла равновесие, покачнулась. Но, сделав усилие, быстро выпрямилась, уперла конец древка в скрепляющую доски перекладину и гордо тряхнула своей красиво посаженной головой в кубанке. Развевающимся на фоне синего неба, пылающим, как огонь, полотнищем закрыло от партизан коренастую фигуру молотобойца и стоявшего с ним рядом Удалова.
Девушка начала говорить. Всюду партизаны услышали ее отчетливый, звонкий голос.
— Товарищи! Читинская организация коммунистической молодежи поручила мне передать это знамя самым отважным партизанам, лучшей партизанской дивизии. — Подняв на минуту знамя, она снова нашла для него опору и стала рассказывать его волнующую историю.
Знамя принадлежало читинскому красногвардейскому отряду, созданному в ноябре семнадцатого года. Под этим знаменем отряд устанавливал в Чите Советскую власть, сражался на Даурском и Прибалтийском фронтах в восемнадцатом году. На берегу Байкала, у разъезда Тимлюй, отряд был окружен чехами и белогвардейцами. В неравном бою погиб весь отряд. Знамя удалось спасти одному раненому красногвардейцу. Оправившись от ранения в доме знакомого путейского сторожа, пробрался он со знаменем в Читу. Скоро его арестовали и расстреляли семеновские палачи. Но перед расстрелом он успел сказать товарищу по камере, где у него хранится знамя. Товарищ сообщил об этом на волю, и знамя спрятали у себя две девушки, родные сестры Тюменцевы. Семеновские контрразведчики как-то пронюхали, что на Чите- Первой прячут красногвардейское знамя. Они разыскивали его целый год. Немало людей было арестовано, подвергнуто нечеловеческим пыткам. Были арестованы и расстреляны после долгих истязаний сестры Тюменцевы. Но знамя не затерялось, не попало в руки врагов. Его взяла на сохранение семья рабочего Доброва, участника революции пятого года и красногвардейца в восемнадцатом. Три сына и дочь были у Доброва, все работали в большевистском подполье. Зимой семеновские ищейки напали на след подпольщиков, и этот след привел их к домику Добровых. Ночью семеновские юнкера окружили домик. Чтобы дать своей дочери возможность спасти знамя, Добров и его сыновья оказали юнкерам вооруженное сопротивление. Они отстреливались до тех пор, пока семеновцы не подожгли их домик. Добров и три его сына погибли, но знамя было спасено.
— … Горит на этом знамени кровь бесстрашных красногвардейцев, кровь сестер Тюменцевых, кровь рабочей семьи Добровых, — сказала комсомолка под конец своей запавшей в душу каждого партизана речи. — Пусть же возьмут сегодня это знамя руки храбрых и мужественных бойцов красной партизанской армии! Пусть ведет их это знамя на подвиг, на святую месть палачам! Пусть оно станет знаменем победы Советской власти в нашем Забайкалье!
Взволнованные рассказом комсомолки и пламенным ее призывом, долго молчали партизаны. Только знамя шумело и переливалось на ветру в объявшей полки тишине. Нарушил тишину напряженно прозвучавший голос Удалова, вставшего рядом с комсомолкой:
— Командир Третьего полка Улыбин! Командир Горной батареи Муратов! Командир Золотой сотни Димов! Ко мне!..
Роман, Федот Муратов и Димов поскакали к трибуне с разных концов четырехугольника. Почти одновременно достигли они трибуны, взволнованные, с бьющими сердцами, с горящими лицами.
— От имени командования приказываю, — обратился к ним Удалов, — принять это красногвардейское знамя как знамя дивизии. — Он повернулся к знамени и припал губами к краю алого полотнища.
У Романа спазма сдавила горло, у Федота дрожали губы, у Димова непрошеная слеза скатилась в усы. А Удалов, обращаясь к делегатам, говорил:
— Передайте, товарищи, наше партизанское спасибо славным комсомольцам, которые спасли это дорогое для нас революционное знамя. Скажите, что вручили вы его в надежные руки. Лучшие люди нашей дивизии, не знающие страха в бою, принимают от вас это знамя… Товарищи партизаны! Принимая знамя, поклянемся, что не опозорим его, что мужественно пронесем его в боях до дня недалекой победы!
— Клянемся! — откликнулись как один тысячи голосов.
По знаку Удалова Роман приблизился к знамени, поцеловал его и принял из рук комсомолки. Федот и Димов выхватили из ножен шашки и встали с ним рядом. С трудом удерживая рвущееся по ветру знамя, Роман поехал вдоль строя полков. Федот и Димов сопровождали его, один по левую, другой по правую руку, оба держались торжественно и прямо. Командиры полков и сотен, скомандовав при их приближении «смирно», брали под козырек, отдавая честь боевому революционному знамени…
Накануне Пасхи Удалов получил приказ разгромить каппелевцев в Шелопугинской. Первый удар он решил нанести по группировке противника, расположенной в поселке Купряковском. Собрав на совещание командиров полков и отдельных сотен — Золотой и Волчьей, начертил он на память план местности, где предстояло вступить в схватку с каппелевцами, разложил его на столе и сказал:
— Ну, так вот что, братцы. Глядите на мой чертеж и запоминайте. Вот это мост через Унду у Купряковского. Это — сопка напротив моста. А это вот — сам поселок и окружающие его сопки. Мы должны занять эти сопки и ворваться в поселок. Когда каппелевцы будут отступать через мост к Шелопугинской, вот с этой сопки должны ударить по ним пулеметы. В засаде здесь будут Волчья и Золотая сотни. Они должны добить каппелевцев… Все ясно-понятно?
— Пока все понятно, — согласились командиры.
— А раз так, на этом и кончим. С каппелевцами мы еще не воевали. Посмотрим, что это за «чудо- богатыри»!
Сосредоточенные с вечера на исходных позициях, полки перед рассветом пошли спешенными цепями в атаку на сопки. Там у белых стояли только заставы, а главные силы, до двух полков пехоты, находились в поселке. С криками «ура» партизаны кинулись вперед и заняли сопки почти без потерь. В это время батарея Муратова стала бить по поселку, а цепи с вершин сопок вели редкую стрельбу и беспрерывно кричали «ура». В ночи это тысячеголосое «ура» звучало настолько устрашающе, что каппелевцы тотчас же начали отступать на Шелопугинскую. Партизаны быстро спустились с сопок и сели на коней.
Когда каппелевцы хлынули на мост, по ним с расстояния в сто сажен ударили четыре пулемета. На мосту сразу образовалась гора конских и людских трупов. Каппелевцы в полном беспорядке отхлынули к поселку, а с обеих сторон уже вылетели в конном строю партизанские сотни с шашками наголо. Через две-три минуты на приречном лугу началась страшная рубка. Все не пожелавшие сдаться в плен каппелевцы были истреблены. Партизаны взяли в плен пятьсот человек, захватили двадцать станковых пулеметов, шестиорудийную батарею и множество боеприпасов.
Эта первая, успешно закончившаяся схватка с каппелевцами показала всей партизанской армии, что каппелевцев можно бить так же, как и семеновцев. И партизаны, применяя свою обычную тактику внезапных ночных налетов, наносили каппелевцам тяжелые удары в течение полутора месяцев, пока не заставили их отойти к линии железной дороги.
Неудача каппелевского наступления и нарастающий натиск частей народной армии, созданной на освобожденной территории Западного Забайкалья Дальневосточной республики, показали японцам, что их карта бита, что Забайкалья им не удержать. В тылу у них, на Маньчжурской ветке, по которой они могли благополучно убраться восвояси, действовало двенадцать конных и два пехотных партизанских полка, а с востока все решительнее нажимали амурцы. И тогда японцы стали просить правительство Дальневосточной республики о заключении месячного перемирия. Правительство ДВР, выполняя директиву Ленина не ввязываться в войну с Японией, согласилось на перемирие. Японцы стали постепенно оттягивать свои войска в Читу и дальше — на Маньчжурскую ветку.
Туда к концу перемирия стали отходить и каппелевцы. Семеновская армия разлагалась. Ежедневно из нее уходили к партизанам сотни солдат.
В августе японцы официально объявили о своем уходе из Забайкалья. Напрасно атаман Семенов обращался к правительству микадо с просьбами приостановить эвакуацию японских войск. Не добившись ничего, он улетел из окруженной Читы на самолете, бросив остатки своих войск, отступавших к маньчжурской границе, на разгром партизанам.
В октябре 1920 года Чита пала. Почти одновременно в нее вступили части Народно-революционной армии ДВР и амурского партизана Старика. А через месяц, в буранный ноябрьский день, на границе
