Он низко наклонился над ее лицом, крепко подхватил голову своими руками, намереваясь закрыть ее рот губами, но вместо этого громко прошептал:
? Хочешь, я ее открою? Для всех. Навсегда.
У нее мгновенно открылись глаза, завывание словно застряло в горле, и она уставилась на него с недоумением, страхом и… надеждой.
? Да? Ты? Ее?
? Да. Ее.
И он назвал то самое имя, каким она разговаривала со своим виртуальным мужем. Он выронил это слово неожиданно для себя, но это было не то слово, которое мы слышим на улицах, а совсем другое… которое не всякому знакомо, многие люди его и не знает вовсе, ведь это то слово, которым шепчутся только влюбленные и в нем нет ничего общего с уличным, кроме одинаковой последовательности звуков…
? Правда? ? совсем тихо прошептала она.
? Правда… Я разрешаю…
И он забился в ней, а она под ним… с такой обоюдной силой и яростью, что Ирка испуганно прикрыла рот обеими руками и со страхом глядела на них, будто боясь, что они забьют друг друга своими телами до смерти… а что творилось у Елены Андреевны во влагалище, описывать вообще бессмысленно…
Они потом долго дрожали обессиленными конечностями, а Иринка обтирала их полотенцем, подкладывала им под головы подушки, укрывала простынями и ухаживала, как за больными.
Только к полудню они совсем успокоились. Стали переговариваться, подкалывать друг друга веселыми двусмысленными и недвусмысленными шуточками, мечтательно соображать о прелестях теплого и холодного душа и намерились было осуществить свои мечты, когда Ирка, веселым зверьком подкравшись к маме, вдруг прошептала ей:
? Мам, а ты покажешь?..
? Ну, ? вздохнула та, ? что еще я должна тебе показать?
? Как ты делаешь лучше всех… это… ртом… Ведь правда, что лучше всех?..
? Ирка!
? Нет, не потом. Сейчас, ? продолжала настаивать дочь, не обращая внимания на укоризненные мамины интонации. ? И все. Потом уже все. Честно. Будем одеваться.
Елена Андреевна удивленно и почти строго уставилась на нее, мол, сколько можно? Да и стыдно же. Но не выдержала ее настойчиво-умоляющего взгляда, застенчиво улыбнулась, словно растаяла… бросила воровитый взгляд на Виктора и, решившись быть покорной до конца, едва заметным мимическим жестом призвала его к себе…
Они ушли от мамы почти под вечер и, бросившись на кровать, тут же уснули, проспав, как убитые, до самого утра. А утром у Ирки начались месячные.
В тот понедельник он собрал, наконец, для некоего таинственного и весьма щедрого 'левого' заказчика очередной световод, ? самый лучший, он это чувствовал, таких точных у него до сих пор не получалось, потому что он никогда раньше не работал так глубоко и проникновенно, как в этот день. Будто что-то скатилось, то ли с души, то ли с ума, что-то тучное и массивно-расплывчатое, что закрывало собою предмет его мысли, мешало находить точные решения, а теперь он видел их ясно и даже удивлялся, как это он раньше мог их не заметить. Или это он сам так ловко сошел с ума куда-то глубже, где нет никакого постороннего тумана и все пространство кристально чисто, еще чище, чем кристаллы, с которыми он работал.
Всему причиной были два минувших дня, все то, что произошло в его семье, сладко- противоестественное, недумано-негаданно нагрянувшее на него, обнажившее неведанную ранее исконную простоту человеческих отношений. И не только человеческих… простоту всего окружающего его мира, живого и неживого…
Как все теперь стало просто…
Даже замаячившая на расстоянии вытянутой руки перед ним попка Катьки Решетиловой показалась вдруг легко доступной, и он протянул к ней ладонь, прогладил и влез между ног, нажав пальцем туда, где должно находиться ее отверстие, а та, достав таки, правда, сначала свою коробку с верхней полки стеллажа, расширила на него удивленные глаза и сказала:
? Ничего себе! Заявочки…
И пошла вдаль, подчеркнуто невозмутимо, со своим, еще более подчеркнутым сексуальным достоинством, заманчиво покачивая изящными ягодицами, плотно обтянутыми столь же изящными брючатами.
Иринка ждала его с необычно шикарным, но очень скромным по объему ужином.
? Быстренько ешь, ? приказала она ему, придвигая тарелку с двумя бутербродами, один с обилием красной, другой с таким же обилием черной икры, а также приличным куском жареной телятины без гарнира. ? Пойдешь к маме.
? Зачем?
? Не валяй, пожалуйста, дурака. Ешь. Отнесешь ей ее сумку.
Не ожидая обратных слов, направилась было в комнату, но, спохватившись, вернулась к холодильнику.
? Подожди. Еще кусочек селедочки. И чтоб все поел!
По кусочку селедки вечером они обычно ели, чтобы не потеть… Довольно эффективное средство. По меньшей мере, для них. И вообще, ? в селедке есть что-то такое, что усиливает не только жажду…
Он поел все. Пока она разговаривала с кем-то по телефону. Наверняка с мамой.
? Молодец, ? похвалила она, вернувшись на кухню, ? мама дома. Собирайся.
? Ирка!
? Чего ты?
? Чем ты думаешь?
? Сейчас? Прежде всего этим, потом этим, ? она показала сначала на область сердца, потом на голову. ? Но и этим, что внизу, тоже.
? Что это ты вдруг стала так мною распоряжаться?
? Господи, ну неужели ты не понимаешь?.. ? она осторожно прильнула к нему, заглядывая в глаза и продолжая почти шепотом, чтобы никто из невидимых не подслушал. ? Нельзя ей сегодня одной… после всего вчерашнего… нельзя. Я тебя очень прошу.
Он не ответил. Отвел в сторону глаза…
? Увидимся завтра, после работы. Не сегодня вечером, а завтра, понял?
И снова перешла на шепот:
? И чтобы вымотал ее до потери пульса, слышишь? Станет ломаться, а она наверное станет, изнасилуй. Задолбай ее, сучку…
? Фу на тебя. Что ты несешь? Что с тобой? Это же твоя мама.
? Вот именно…
Елена Андреевна ломаться не стала. Только спросила: может не надо, а? А у самой в глазах страх, что он так и скажет, а под халатом голая грудь предательски-бесстыже сосками торчит, а трусики совсем новые, блезирные, специально для него купленные. И духам на шее минут несколько. И не надо было быть особо проницательным, чтобы почувствовать, как она ждала его всем своим телом.
Он не дал ей уснуть до самого утра. И опоздал потом на работу, а Катька Решетилова впервые ехидно-понимающе ухмыльнулась, разочарованным взглядом оценивая его внешний вид.
Что они только не вытворяли…
Она давала ему так, как никогда при Ирке не осмелилась бы. Многие пустые фантазии, накопленные за долгие годы вынужденного воздержания, стали для нее явью. Она совсем потеряла стыд, подставляя себя так, как он до этого и представить себе не мог. Она была потрясающе гибкая и поворотливая.
Трижды они плескались прохладной водой в наполненной до краев ванне, остывая и восстанавливая свои силы для новых, все более невероятных экспериментов. Трижды он пил из нее ее секрет и она чуть не
