— Он сказал то, что думал, — парировала Мэри. — Конечно, лорд Маунтвизл, бедняжка, не понимает, что теперешнее поколение научилось обсуждать вопросы со старшими, а не только льстить им. Высказывая свое мнение, Джордж считал, что он только возражал.
— Безусловно, — сказала вдова, — когда ты категорически отрицаешь все, что человек говорит, для непосвященного это звучит как возражение. Но тогда манеры мистера Гойлса показались мне — и я сказала об этом Питеру — недостаточно изысканными, и кроме того, он демонстрировал недостаток независимости в своих суждениях.
— Недостаток независимости? — спросила Мэри, широко открыв глаза.
— Ну, дорогая, я так это называю. О чем часто думаешь, то обычно намного лучше выражаешь, как сказал папа римский — или это был кто-то еще? Но сегодня чем хуже вы выражаетесь, тем более мудрым считают вас люди, хотя в этом нет ничего нового. Подобно Браунингу и тем странным метафизическим людям, у которых никогда не знаешь, кого они имеют в виду на самом деле: свою любовницу или государственную церковь, так по-жениховски и по-библейски, — не говоря уже о дорогом святом Августине — человеке-гиппопотаме. Я имею в виду не того, который вел здесь миссионерскую деятельность, хотя осмелюсь сказать, что он тоже был восхитителен. В то время, по-моему, у них не было ежегодных продаж рукоделия и чая в помещении прихода, вот это и кажется мне непохожим на то, что мы подразумеваем в настоящее время под миссионерами — он знал все об этом — вы помните об этой мандрагоре — или что там ты должен был достать для большой черной собаки? Маниш — вот что. Как его звали? Это был Фауст? Или я путаю его со стариком в опере?
— Ну, так или иначе, — сказала Мэри, не пытаясь распутать последовательность мыслей герцогини, — Джордж был единственным, кого я действительно любила, и все еще им остается. Только это казалось совершенно безнадежным. Возможно, ты не говорила много о нем, мама, но Джеральд говорил много — ужасные вещи!
— Да, — сказала герцогиня, — он говорил то, что думал. Так делает теперешнее поколение, ты знаешь. Для непосвященного — я допускаю, дорогая, — это звучит несколько грубовато.
Питер усмехнулся, а Мэри продолжала, не обращая внимания.
— У Джорджа просто не было денет. Он действительно отдал все, что у него было, лейбористской партии и потерял свою работу в Министерстве информации: они решили, что он слишком симпатизировал социалистам за границей. Это ужасно несправедливо. Во всяком случае, нельзя было обременять его; а Джеральд был жесток, он сказал, что полностью прекратит выдавать мне содержание, если я не порву с Джорджем. Так я и сделала, но, конечно, это никак не повлияло на наши чувства. Я буду говорить для матери, она была немного более добра. Она сказала, что поможет нам, если Джордж найдет работу; но, как я сказала, если у Джорджа будет работа, мы не будем нуждаться в помощи!
— Но, моя дорогая, я могла сильно оскорбить мистера Гойлса, предлагая ему жить на средства его тещи, — сказала вдова.
— Почему нет? — спросила Мэри. — Джордж не верит в эти старомодные идеи о собственности. Кроме того, если бы ты дала их мне, это были бы мои деньги. Мы верим в то, что мужчины и женщины равны. Почему один всегда должен быть в большей степени кормилец, чем другой?
— Не могу представить, дорогая, — сказала вдова. — Однако я едва могла ожидать, что бедный мистер Гойлс будет жить на незаработанные средства, если он не верит в наследуемую собственность.
— Это ошибка, — сказала Мэри довольно неопределенно. — Во всяком случае, — торопливо добавила она, — то, что случилось. После войны Джордж поехал в Германию изучать там социализм и вопросы труда, и ничто меня не радовало. Поэтому, когда появился Дэнис Кэткарт, я сказала, что выйду за него замуж.
— Почему? — спросил Питер. — Он никогда не казался мне парнем хоть немного в твоем вкусе. Вообще, насколько я смог выяснить, он был тори и связан с дипломатией и… ну, весьма закоренелый старый повеса, так сказать. У меня не сложилось впечатление, что у вас было хоть что-то общее.
— Нет, но зато его ничуть не заботило, есть у меня вообще какие-либо идеи или нет. Я заставила его пообещать, что он не будет беспокоить меня дипломатами и высокопоставленными людьми, и он сказал, что я могу делать что хочу, если только не буду его компрометировать. И мы должны были жить в Париже, идти каждый своей дорогой и не создавать друг другу проблем. И все, что угодно, было лучше, чем пребывание здесь, и бракосочетание с кем-то по чьему-то выбору, и открытие базаров, и лицезрение поло, и встречи принца Уэльского. Поэтому я сказала, что выйду замуж за Дэниса, хотя не любила его, и совершенно уверена, что он не любил меня даже на грош, и мы должны быть независимы друг от друга. Я так хотела, чтобы меня оставили в покое!
— Джерри был доволен его состоянием? — спросил Питер.
— О, да. Он сказал, что Дэнис не такая уж большая добыча (я бы предпочла, чтобы Джеральд был менее вульгарен в своей плоской, ранневикторианской манере), но после Джорджа ему остается только благодарить небо, что этот не оказался хуже.
— Запишите это, Чарльз, — сказал Уимзи.
— Сначала казалось, что все в порядке, но чем дальше, тем меня все больше что-то тяготило. Вы знаете, было что-то несколько тревожное в Дэнисе. Он был так необычайно сдержан. Конечно, я хотела, чтобы меня оставили одну, но… понимаете, это было странно! Он был корректен. Даже когда он приходил в ярость и был страстен — что случалось не часто, — он был корректен в этом. Удивительно. Подобно одному из этих странных французских романов, ты знаешь, Питер: ужасно страстный по содержанию, но абсолютно безличный.
— Чарльз, дружище! — сказал лорд Питер.
— М-м?
— Это важно. Вы понимаете, что это значит?
— Нет.
— Не берите в голову. Давай дальше, Полли.
— Я не причиняю тебе головную боль?
— Причиняешь, и притом ужасную; но мне это нравится. В самом деле, продолжай. Я не выращиваю лилию сыростью мук и росой лихорадки, или что-нибудь в этом роде. Я действительно взволнован. То, что ты только что сказала, проливает больше света, чем все, за чем я охотился неделями.
— Действительно?! — Мэри уставилась на Питера с выражением, в котором не осталось и следа враждебности. — Я думала, что ты никогда не поймешь меня.
— Боже! — сказал Питер, — почему нет? Мэри покачала головой:
— Кстати, я все время переписывалась с Джорджем. А в начале этого месяца он неожиданно написал мне, что возвратился из Германии и получил работу в «Сандерк-лэп» — социалистическом еженедельнике, начиная с четырех фунтов в неделю, и не соглашусь ли я бросить этих капиталистов и так далее, и стать с ним честной рабочей женщиной. Он мог устроить меня работать секретарем в газете, чтобы я печатала для него и приводила в порядок его статьи. Вместе мы должны будем зарабатывать шесть-семь фунтов в неделю, что будет суммой более чем достаточной для совместной жизни. И я с каждым днем все больше боялась Дэниса. Поэтому я сказала Джорджу, что согласна. Но я знала, что предстоит ужасная ссора с Джеральдом. Мне на самом деле было довольно стыдно: о помолвке уже было объявлено, и я представляла себе огромное количество разговоров и людей, пытающихся убедить меня. И Дэнис мог поставить Джеральда в ужасно неловкое положение, это было вполне в его стиле. Поэтому мы решили, что лучшим будет сначала убежать и пожениться, чтобы избежать споров.
— Похвально, — сказал Питер. — Кроме того, это выглядело бы довольно привлекательно в газете, не так ли? Представь заголовки: «Дочь пэра выходит замуж за социалиста», «Романтичное тайное бегство в коляске мотоцикла», «6 фунтов в неделю — это много, — говорит ее милость».
— Свинья! — сказала леди Мэри.
— Очень хорошо, — сказал Питер, — я поймал тебя! Все было устроено так, чтобы романтичный Гойлс увез тебя далеко из Ридлсдейла — но почему Ридлсдейл? Намного проще было бы бежать из Лондона или Денвера.
— Нет. Во-первых, ему нужно было ехать на север. Во-вторых, в городе его все знают, и, наконец, мы не хотели ждать.
— Кроме того, ты могла скучать по объятиям молодого Лохинвара. Хорошо, тогда почему в это крайне неудобное время, 3.00?
