Мы условились встретиться с Валерием Коленкой утром в десять около «Укромного уголка». Он был пунктуален, но выглядел весьма плачевно, словно постарел за ночь на десять лет. Виолончелист пожелтел, был мрачен и небрит. Чувствовалось, что у него сдают нервы. Даже его лысина поблекла и не сияла уже прежним победным блеском. Ну как не помочь этому несчастному?
— Пожалуйста, не огорчайтесь, — произнесла я вместо приветствия. — Увидите, все будет хорошо.
Пан Коленка протирал стекла очков и почесывал затылок.
— Ты уверена, что именно этот человек подменил мою шляпу?
— На все сто два.
— А собственно, кто он такой?
— Вы его хорошо знаете.
— Я?.. — удивленно уставился на меня пан Коленка.
— Вдела, как вы вместе выходили от огородника.
— А-а… этот человек с трубкой.
— Именно, — чуть насмешливо бросила я.
— Я его не знаю. Просто мы одновременно уходили, и он спросил меня, как готовить цветную капусту.
— Допустим, — проронила я, давая понять, что не так уж наивна, как он думает.
— Не веришь мне?
— Трудно поверить, что такого пижона с трубкой всерьез интересовало, как приготовить цветную капусту.
— Меня это тоже удивило, но факт остается фактом.
— Он интересовался только этим?
— Говорил еще что-то о погоде и о спортивном рыболовстве. Вообще был очень вежлив.
— Разумеется, если подменил вам шляпу, — колко заметила я.
— Послушай, ты твердо уверена, что это он? Мне не хотелось бы нарваться на неприятности.
«Уже выкручивается, — подумалось мне. — Может быть, разыгрывается еще одна сценка, чтобы втереть мне очки». Но, взглянув на заросшее щетиной лицо и запавшие глаза виолончелиста, проговорила:
— Успокойтесь, пожалуйста, обойдется без неприятностей.
— Умоляю тебя, Девятка, уже вчера в «Янтаре» я попал в смешное положение, — пожаловался он. — Но тогда я не владел собой. Ночью, однако, все обдумал и понял, что, если даже речь идет о таких деньгах, нельзя забывать о собственном достоинстве.
Эти благородные, прочувствованные слова тронули меня. Я уже почти уверилась в том, что его отчаяние и страдания вполне искренни, и, отбросив в сторону всякие подозрения, поверила даже в сказочку о цветной капусте.
— Нельзя забывать о чести и достоинстве, — повторила я. — Поэтому хотелось бы знать, как случилось, что эта шляпа всего за один день стала самой дорогой шляпой на свете?
Надев очки, он испытующе посмотрел на меня.
— Я скажу тебе, — начал он, приглушая голос, — но поклянись, что никому об этом слова не вымолвишь.
— Даю слово!
— Не скажешь даже собственной матери?
— Даже собственной матери, — повторила я и неосмотрительно добавила: — Даже Мацеку…
Виолончелист, вздрогнув, подозрительно меня оглядел.
— Мацеку? А кто это такой?
— Коллега.
— Я слишком далеко зашел, — развел руками виолончелист. — Нет, моя дорогая, к сожалению, не смогу сейчас тебе сказать. Скажу только в среду.
— Если вы мне не верите, — фыркнула я, — то не о чем и говорить. Меня удивляет лишь, что вы просите помочь вам.
— Пойми, не могу. — Пан Коленка снова очень расстроился. — В среду, найдешь ты шляпу или нет, я все тебе расскажу.
— А почему именно в среду?
— Потому что среда будет седьмого… — Он запнулся, как вызванный к доске нерадивый ученик, и, не закончив фразы, нервным движением сорвал очки и стал протирать стекла. Об остальном я и сама догадалась, вспомнив телеграмму и разговор с горничной в гостинице.
— Седьмого текущего месяца, — докончила я за него и через секунду продолжила с ехидной усмешкой: — Шляпа, полная дождя, а из Швеции приезжают туристы, и поэтому у горничной руки отваливаются.
Я ожидала, что он побледнеет или обомлеет с испугу, а он лишь посмотрел на меня так, будто я была карлицей или марсианкой.
— Что это за вздор, дитя мое? Что ты плетешь?
— Не плету, — ответила я с язвительной усмешкой. — Только я знаю больше, чем вам кажется.
Он пожал плечами.
— Ты очень таинственна, странно себя ведешь, и, кажется, у тебя больное воображение. Не знаю, что и подумать.
Я прищурила глаз с озорной улыбкой.
— Сейчас узнаем. Идем к этому господину.
Не делайте из меня ненормальную
Мы двинулись прямо в гостиницу «Под тремя парусами». Франта не было ни в холле, ни в клубном зале, ни в коктейль-баре. Значит, он должен быть наверху, в своем номере. Недолго думая, мы поднялись на лифте на четвертый этаж и подошли к тридцать девятому номеру. Я заранее наслаждалась, представляя себе, как побледнеет физиономия пижона, когда, открыв дверь, он увидит на пороге нас. Но Франт в это время брился, и его физиономия, вся покрытая мыльной пеной, была и без того очень бледной.
— Ты снова здесь, я же просил тебя… — недовольно пробурчал он.
Разумеется, он просил меня, но не лысого виолончелиста, который мог поэтому не опасаться, что его выкинут за дверь. Мы вошли в комнату, и виолончелист без проволочки приступил к делу:
— Эта молодая особа утверждает, что позавчера в кафе «Янтарь» вы подменили шляпу. Прошу вас…
Я так и не узнала, о чем он просит, ибо Франт резко оборвал его:
— Вы не видите, что я бреюсь? Может быть, объяснимся через минуту внизу?
— Хотелось бы все-таки выяснить… — настаивал виолончелист, не желая замечать, как на аристократической физиономии Франта появляются струпья ссохшейся пены.
— Простите, я не привык разговаривать во время бритья.
Но пан Коленка не желал прощать.
— Это необычайно важное дело! — закричал он.
— Вы не видите, что у меня засыхает пена?
— Вижу, но это не меняет сути дела! — отчаянно вопил Коленка.
— Ну, ладно, о чем идет речь?
— О шляпе.
Франт в одной руке держал бритву, в другой помазок, а на лице его засыхала пена. Мгновение он стоял в нерешительности. Но Франт не был бы Франтом, если бы не нашелся, что сказать. Театральным жестом он указал на меня.
— И вы верите этой сумасбродной девчонке? Да у нее больное воображение!
