не мое. Я должна его принять, а сейчас изо всех сил нужно терпеть. Что бы ни случилось, я не должна идти к нему!
Часы пробили четыре часа, когда она, наконец, услышала то, чего так давно ждала. Внизу скрипнула дверь. Несколько минут ничего не было слышно. Харриет решила, что Питер передумал. Она затаила дыхание и вдруг опять услышала шаги. Очень медленные и тяжелые. В соседней комнате открылась дверь. Она испугалась, что теперь шаги остановятся, но широко открылась внутренняя дверь, и он вошел.
— Харриет…
— Входи, милый.
Питер подошел очень близко. Его била сильная нервная дрожь. Она протянула ему руку, и он благодарно ее сжал и неуверенно обнял Харриет.
— Ты совсем замерз, Питер. Иди поближе к огню.
— Я не замерз, — немного сердито ответил он. — Это мои чертовы нервы. Ничего не могу с собой поделать. Это началось на войне, я себя за это ненавижу. Не могу справиться сам…
— Я тебе помогу.
— Харриет, я больше не могу ждать, когда это кончится…
— Понимаю. Я тоже не могу уснуть.
Он сидел отрешенный, протянув руки к огню. Лихорадка постепенно стихла.
— Тебе сейчас тоже очень тяжело. Прости, я о тебе совсем забыл. Звучит по-дурацки, но я так долго был один…
— Конечно. Я тоже. В такие минуты я всегда старалась уползти в темный угол и там спрятаться.
— Теперь, — сказал он, — ты мой угол. И я пришел прятаться.
— Да, любимый.
(И она услышала ангельские трубы на небесах).
— Бывает хуже. Самое ужасное, когда они так и не признают себя виновными. Тогда начинаешь снова и снова перебирать в уме факты и улики, мучительно думая, а вдруг ошибся… А иногда они ведут себя так достойно…
— Как вел себя Кратчли?
— Мне кажется, он ни в чем не раскаялся и жалеет только о том, что его поймали. Он ненавидит старика Ноукса так же сильно, как в тот день, когда его убил. О Полли он даже говорить не хотел. Сказал, что она блудливая сука, а я законченный дурак, что трачу на нее деньги. А Агги Твиттертон пусть вообще пропадет пропадом вместе со всеми нами. И чем скорее, тем лучше.
— Питер, какой ужас!
— Если есть Бог или справедлив ость, Харриет, что дальше? Что мы с тобой сделали?
— Не знаю. Во всяком случае, мы нашли ему лучшего адвоката. Но ему уже нельзя было помочь.
— Ты права, нельзя. Но нужно еще раз проверить все улики…
Пять часов. Он встал, подошел к окну и начал вглядываться в темноту. До рассвета было еще далеко.
— Осталось три часа… Им дают снотворное… Это великодушно… Остается только страх ожидания… Какая отвратительная смерть… Старик Джонсон был прав, лучше бы их расстреливали… «Палач в красном колпаке открывает кованую дверь…» Один раз я добился разрешения присутствовать на казни… Думал, лучше, если я буду обо всем знать… Но это не отучило меня вмешиваться…
— Если бы ты не вмешался, это мог быть Джо Селлон или Агги Твиттертон.
— Я знаю. И постоянно себе об этом твержу.
— Если бы ты не вмешался шесть лет назад, это могла быть я.
Питер, нервно ходивший из угла в угол, резко остановился.
— Если бы тебе тогда, Харриет, пришлось пережить эту ночь, я пережил бы ее вместе с тобой. Хотя ты тогда для меня так мало значила по сравнению с тем, что я чувствую сейчас… Черт возьми, что я делаю? Опять напоминаю тебе о том кошмаре!
— Если бы тот кошмар не случился, мы не были бы сейчас здесь. Мы бы даже не встретились с тобой! Если бы Филиппа не убили, я бы тебя так и не узнала. Если бы я не жила с Филиппом, я бы не вышла замуж за тебя. Грязь и слезы, ошибки и поражения. И после всего этого я вдруг получила тебя. Какой можно сделать вывод?
— Никакого. Во всем этом не было ни логики, ни смысла.
И опять быстрые, нервные шаги без конца…
Неожиданно он спросил:
— Моя милосердная кротость — кто так называл свою жену?
— Кориолан.
— Еще один мучитель… Спасибо, Харриет… Нет, я не так начал. На самом деле ты была не добра ко мне, ты была самой собой. Ты, наверное, смертельно устала.
— Ни капельки.
Харриет не могла думать о Кратчли, о его ухмылке и наглом презрении к смерти. Он похож на пойманную крысу. Она старалась вытеснить на самый краешек сознания мучительную мысль о его лице, искаженном предсмертной агонией. Но сквозь ужасные образы и мучительные страхи к ней настойчиво пробивался серебряный голос небесных труб.
— Они ненавидят казни. Все заключенные начинают волноваться. Они барабанят в двери и кричат. Наступает настоящий кошмар… Как звери в клетках… Настоящий ад… Все мы в клетках, только у каждого эта клетка своя… Я не могу вырваться на свободу, сказал скворец… Если бы только можно было хоть на секунду вырваться, или уснуть, или перестать думать… Эти проклятые часы!.. Харриет, умоляю, обними меня… держи меня… разбей клетку, Харриет!..
— Тише, любимый. Я здесь. Мы вместе вырвемся на свободу.
В комнате стало светлее. На небе появились первые солнечные лучи. Предвестники рассвета и заката.
— Не отпускай меня!
Они ждали. На улице было уже совсем светло. Совершенно неожиданно он сказал:
— Черт! — и заплакал, неуклюже и некрасиво. Она крепче его обняла, прижала его лицо к своей груди и закрыла ладонями его уши. Чтобы он не услышал восемь гулких ударов на церковной башне.
