шпионажа противника. Далее, абвер установил, что в очередях у продуктовых и прочих магазинов часто стоят еврейки, которые вступают в разговоры с женщинами из очереди и распространяют пораженческие слухи. Адмирал Канарис усматривает в этом большую опасность; поэтому он обращается к вам с просьбой, герр рейхсминистр, как гауляйтеру Берлина, чтобы вы приняли меры хотя бы внешне выделить берлинских евреев. Возможно, подобно тому, как это уже сделано в Польше.
(Там Франк приказал евреям носить звезду Давида.) В большом зале установилась мертвая тишина. Все взоры устремились на полковника, которому явно было мучительно выступать.
– В дальнейшем, – продолжал он, – следует выяснить, нельзя ли сосредоточить столичных евреев в восточной части Берлина в бараках или каких-либо иных жилищах. (Вероятно, Канарис за образец брал Варшавское гетто.) Благодаря такому размещению за ними будет намного легче и проще наблюдать. Под страхом суровых наказаний евреи не должны появляться на улицах без опознавательных знаков. Легче всего их было бы контролировать, если бы они содержались где-нибудь в Восточном Берлине на относительно ограниченной территории…
Геббельс, который еще во время доклада понял все последствия подобных мер, стал несколько взволнован. Хотя можно было предположить, что он совсем не был против ужесточения курса относительно евреев, но он еще не забыл неприятных последствий берлинской «хрустальной ночи». Он перебивает полковника:
– Это невозможно! Это совершенно невозможно! Я знаю моих берлинцев! Как мы будем выходить из положения? Начнется сплошное сострадание и сочувствие. Повсюду только и будет раздаваться: «Бедные евреи!» – и эффект окажется прямо противоположным. Некоторые чувствительные евреи из-за этих опознавательных знаков покончат жизнь самоубийством, и мы еще больше утратим за границей кредит доверия.
Так как все молчали, Геббельс окинул взглядом общество за столом:
– Хочет ли кто-нибудь высказаться по предложению адмирала Канариса?
Некоторые из присутствующих попросили слова. Если они и остерегались проявить человечность, то отклоняли предложения по деловым, реально-политическим соображениям: утрата партией престижа, нежелательный эффект за границей…
На этом вопрос был исчерпан, заседание закончилось.
Примерно через две недели полковник М. на очередном совещании опять берет слово и снова объявляет о пожелании адмирала Канариса внешне пометить берлинских евреев и разместить их на казарменном положении в каких-либо «сборных пунктах» на востоке Берлина.
На этот раз полковник достает из своей желтой кожаной папки несколько документов и со значительным видом стучит по ним пальцем:
– Я принес достаточно материалов, из которых неопровержимо следует, что во многих делах по шпионажу и о государственной измене евреи выступали в качестве связных.
Геббельс подпирает подбородок правой рукой:
– Как я уже здесь говорил, введение звезды Давида привело бы не к чему иному, как усилению симпатий к евреям. Партии это нанесло бы значительный ущерб. Вы хоть понимаете это?
– Тогда я попросил бы господина рейхсминистра предоставить возможность после совещания поговорить в узком кругу.
Геббельс согласно кивает.
Полковник убирает свои бумаги в желтую папку.
После совещания Геббельс, сопровождаемый офицером и государственным секретарем Гуттерером, направляется в свой рабочий кабинет.
– Итак, герр полковник, что вы еще хотите мне сказать? – Движением руки Геббельс предлагает ему сесть.
Полковник М. откашливается:
– Герр рейхсминистр, господин адмирал Канарис просит принять его. Он хотел бы сделать доклад по еврейскому вопросу.
Геббельс листает календарь и затем называет срок:
– Скажите адмиралу, я готов принять его.
Несколько дней спустя к Геббельсу является адмирал Канарис.
Канарис приходит в форме, и у полковника М., который сопровождает его, знакомая желтая папка в правой руке.
Министр идет Канарису навстречу и пожимает ему руку.
– Рад, господин Канарис, видеть вас. Как поживаете?
– Спасибо, спасибо, господин рейхсминистр, все у меня сегодня как у всех занятых по горло людей.
– А война, господин адмирал?
Канарис улыбается:
– Наступление в России впечатляюще. У нас имеются все основания доверять настоящему положению. Продвижение вперед неотвратимо.
Геббельс согласно кивает. Он просит господ садиться и указывает на кресла, обитые золотой парчой, стоящие вокруг круглого стола, обтянутого красной кожей.
Рабочий кабинет доктора Геббельса, место принятия роковых решений, заслуживает более пристального внимания. Напротив дивана на торцовой стене висит большой портрет Гитлера, под ним стоит письменный стол, столешница которого, обтянутая красной кожей, как всегда, выглядит голой. На бюваре рядом с настольной лампой одиноко лежит папка для дел, рядом с ней зажигалка. У продольной перегородки стоит только один телефонный аппарат с трубкой на колесиках. У аппарата около ста клавиш, в каждой белая, зеленая и красная лампочки. Кабель толщиной в руку уходит в стену. Это удивительный аппарат: нажатием на определенную клавишу можно соединиться с государственными секретарями, руководителями отделов; другим переключателем можно вызвать любого главу службы пропаганды в Париже, Брюсселе, Варшаве, Осло, Гааге, Вене и т. д. Вращением рычажка и нажатием на соответствующую кнопку можно одновременно созвать на селекторное совещание «по проволоке» руководителей всех управлений пропаганды.
С середины потолка свешивается большая люстра, пол сплошь обтянут серым велюром. Около круглого стола, поверх велюра, постелен персидский ковер. Окна выходят на Вильгельмплац, на стене против окон – шесть подсвечников.
Геббельс испытующе смотрит на Канариса:
– Что же, господин адмирал, перейдем теперь к делу, которое тревожит…
Тихим, хрипловатым голосом Канарис начинает. Он рассказывает, что шведские, швейцарские, а раньше американские и многие другие журналисты регулярно посещали ту или иную еврейскую семью, каждую из которых он может назвать конкретно. Затем он приводит ряд шпионских дел, в которые были замешаны некие берлинские евреи.
После этого довольно подробного вступления адмирал повышает голос:
– Обобщая, я хотел бы подчеркнуть: с точки зрения абвера существует настоятельная необходимость – евреев: обозначить; отселить. Это необходимо сделать при любых обстоятельствах, поскольку ущерб для рейха при сохранении настоящего положения окажется гораздо существеннее, нежели психологическая нагрузка, связанная с этим.
Тем самым Канарис намекает на опасения, высказанные Геббельсом по поводу изложенного плана.
Министр задумчиво глядит перед собой; все это дело явно было и остается для него неприятным. Но он не видит выхода.
– Партайгеноссе Гуттерер.
– Герр министр…
– Соберите совещание руководителей с привлечением всех министерств, партийных ведомств, учреждений вермахта, государственных секретарей, РСХА и так далее…
Гуттерер делает пометки. Канарис поднимается и прощается.
Через несколько дней после встречи Канариса и Геббельса участники совещания
