следующий миг его сознание расщепится, жрец начнет мыслить на нескольких независимых друг от друга уровнях и тогда станет магом.
Зверек с глазами, точно черные бусинки, не спешил уходить. Он сидел на краю поляны на расстоянии вытянутой руки от Нутхеса и грыз свою добычу.
«Да поможет мне Великий Сатх», — пожелал себе удачи кхешиец.
Жрец закрыл глаза и стал медленно произносить первое из цепочки заклинаний, необходимых для магического действа. От первого он перешел ко второму, потом к третьему. Читая заклинания, Нутхес пытался одновременно отрешиться от внешнего мира, но у него ничего не выходило.
Нутхес понимал, что делает что-то не так: Он замолчал и попробовал сначала сосредоточиться.
Дыхание его замедлилось, все звуки исчезли. Нутхес огляделся вокруг, чтобы найти дверь, за которой находится Мир, Где Живут Меньшие Братья, и отыскал ее на прежнем месте. Оказавшись рядом, он толкнул ее, но дверь не открылась. Конечно, по-другому и быть не могло. Дверь открывало заклинание.
Стоя у двери, Нутхес попытался вспомнить первую строку, но ничего не получилось. Жрец сосредоточился, все необходимые слова всплыли в памяти, и В то же мгновение Нутхес очнулся на берегу реки.
Сидевший поблизости зверек внимательно смотрел на жреца. Вдруг он завертел головой, будто услышал звук, который человеческое ухо уловить не могло, и быстро посеменил в лес. Кхешиец проводил грызуна отрешенным взглядом.
Ночное небо над поляной понемногу светлело.
«Все кончено», — сказал себе Нутхес.
Он почувствовал себя бесконечно усталым. Досада на самого себя, злость на свое бессилие обрушились на жреца, точно шквал, и он заплакал. С тех пор, как он плакал в последний раз, прошло столько лет, что жрецу казалось: это было в другой жизни.
Неожиданно зверек снова появился на поляне и начал что-то искать в траве рядом с человеком-птицей.
Нутхес приподнял голову и принялся снова читать заклинания из цепочки. И тут же прекратил.
«В такие мгновения становится ясно, кто есть кто, — разозлился кхешиец. — Я — никто. Ублюдок, дурак, сын рабыни — вот кто я такой. Баран, которого беззубый бродяга зарежет на рассвете. Так и должно быть.»
Кусая губы, Нутхес беззвучно засмеялся. Он смеялся над собой и своей жизнью, мысленно повторяя, что нет на свете ничего более нелепого и смешного, чем он.
Жрец задыхался от смеха, когда услышал хруст.
«Кажется, вывихнул себе шею», — подумал он и почувствовал, как новый приступ злого веселья, будто стайка пузырей, поднимается откуда-то из глубины души.
Но Нутхес не засмеялся.
Все, что в последние мгновения заполняло его душу: обида и злость на самого себя, страх, отчаяние и тоска — все это исчезло. Нарыв прорвался, и гной вытек.
Нутхес прислушался и ощутил внутри себя Великую Тишину.
Когда воруешь тело у другого существа и смотришь на мир его глазами — мир меняется.
Человек взглянул на поляну глазами грызуна, и она превратилась в поле. Было светло, как днем. Присмотревшись внимательнее, Нутхес понял, что рассвет еще не наступил, просто теперь он стал лучше видеть в темноте.
Не теряя времени, зверек подбежал к лежавшему на земле человеку, на отрешенном грязном лице которого застыли бороздки от слез.
С веревкой на щиколотках жреца он расправился в два счета, помчался к рукам и вдруг замер: человек лежал на спине, и до веревки, которой связаны его запястья, грызуну не добраться.
Конечно, он мог вернуться в свое тело, перекатиться на живот И попробовать снова занять тело зверька, но для этого нужно было время, а времени уже не оставалось. К тому же насмерть перепуганное животное почти наверняка успеет удрать, и тогда все пропало.
Прежде чем Нутхес сообразил, что делать, он обежал вокруг потухшего костра четыре круга. Грызуну не под силу перевернуть на бок человека, но ведь он может прорыть ход у него за спиной, добраться до рук и перегрызть веревки!
Он начал копать канавку в верхнем слое земли. Дело шло скоро, пока на пути не встал корень. Нутхес попробовал обойди его, но наткнулся на другой.
Он выбрался наружу. До рассвета оставались считанные удары сердца. Человек-птица пошевелился во сне, но не проснулся и глаз не открыл. Нужно было спешить. Грызун снова юркнул в норку и стал обкапывать корень снизу. Обойдя его, он начал продвигаться верх до тех пор, пока в норку не свесились веревочные концы. Он так спешил перегрызть их, что прокусил самому себе руку, и, едва дело было сделано, выпрыгнул из тела зверька.
Нутхес открыл глаза и осторожно пошевелил затекшими руками, потом приподнялся и, опершись о землю, сел.
Небо между мохнатыми стволами налилось тяжелым светом, словно на том берегу начался лесной пожар. Бродяги спали. Костер прогорел еще среди ночи, и угли подернулись пеплом.
Морщась от боли, жрец сидел на земле и ждал, когда сможет нормально двигаться. Сейчас ему больше всего на свете хотелось тихо спуститься по обрыву к реке, сесть в лодку и оттолкнуться шестом от берега, но ему был нужен кристалл.
Кристалл лежал в сумке, а она под самым носом у спящего бродяги. Можно, конечно, попробовать подкрасться к нему, но Бу обладает необычно чутким слухом. А если человек-птица проснется, Нутхес окажется меж двух огней.
Нутхес растер затекшие лодыжки и снова посмотрел по сторонам: того короткого меча, который достался ему от десятника, нигде не было видно. Бродяга был человеком неглупым и, скорее всего, избавился от клинка, чтобы валузийские воины в Тшепи не задавали лишних вопросов.
Жрец подобрал с земли увесистый камень, выровнял дыхание, поднялся на ноги и тремя быстрыми бесшумными шагами пересек поляну. Бродяга лежал на боку, тихо посапывая. Нутхес присел на корточки возле его головы, поднял камень и с размаху опустил его. Душа бродяги мгновенно рассталась с телом.
Жрец быстро схватил в одну руку сумку, а в другую — дубинку бродяги. Как он и ожидал, человек-птица проснулся, разбуженный шумом, вскочил и что-то заклекотал, обращаясь к приятелю, но тот не ответил. Тогда Бу все понял и бросился на бывшего пленника, но тот был готов к нападению, и через пару ударов сердца второй бродяга валялся на траве с проломленным черепом. Он умер сразу, но Нутхес еще долго, бил его, вымещая на бедолаге свою бешеную злобу на преследовавшие его злоключения.
Наконец он успокоился и устало присел рядом с бездыханными телами, затем сунул руку в сумку и достал оттуда кристалл. В первых лучах восходящего солнца камень запульсировал голубым светом, словно звал жреца в путь.
До Туита было еще далеко. Нутхес поднялся и побрел к лодке.
Глава шестнадцатая
К полудню воздух от зноя загустел, словно масло, над рекой повисла дымка. Нутхес сидел голышом на скамье и правил лодкой. Он так устал, что уже и не замечал этого. Жрец пообещал самому себе, что, пока не увидит пристань Туита, к берегу не причалит и не сомкнет глаз.
Ближе к вечеру зной немного спал. Солнце больше не обжигало плечи, а раскаленное добела небо уже не слепило глаза.
Он не причалил к берегу, когда краешек распухшего алого солнца коснулся верхушек деревьев. Речная вода на закате окрасилась в кровавое золото, а потом погасла. Близилась ночь, и Нутхес накинул жреческий плащ.
Он плыл сквозь зеленые сумерки, такие густые, что, казалось, по воздуху можно грести, как по воде. Плыл, когда на небе зажглись звезды, а над рекой встала черная и прозрачная, как хрусталь, ночь.
Мимо в тишине проплывали покинутые деревни и маленькие городки. Так было везде, по всей реке: густые заросли сменялись покинутыми селениями. Люди ушли в глубь страны, опасаясь войска варвара.
Незадолго до рассвета третьего дня пути он увидел огни на правом берегу Таиса и направил туда лодку. Река круто поворачивала, а из-за поворота появлялись все новые и новые огоньки.
Наконец Нутхес увидел пристань и множество кораблей, стоявших у причала. Его окликнули, к нему быстро подплыла лодка, в которой сидели воины…
Кхешийский десятник, подавив зевок, с тоской в глазах смотрел за окно. На столе перед ним лежали перемазанная речным илом сумка Нутхеса и кристалл. С крюка, вбитого в потолок, свешивалась лампа. Фитиль потрескивал и коптил.
— Мое имя Нутхес. Я был жрецом в храме Сатха в Тшепи. Но три дня назад Тшепи пал. Варвар обманом занял цитадель и осквернил храм. В Туит я прибыл по распоряжению Амензеса, мага Черного Логова… Прикажите проводить меня к нему или к верховному жрецу Сатхамусу.
— Послушай, жрец, — посмотрел на него десятник. — Я не хочу тебя обидеть, но вот так взять и поверить тебе на слово тоже не могу. Сам понимаешь, время тревожное.
Нутхес кивнул.
— А если на самом деле ты никой не жрец, а пробрался сюда, чтобы убить верховного жреца или, скажем, самого Тха- Таурага, — осторожно продолжил вояка. — Сейчас раннее утро. Жрецы еще спят. Их утомило путешествие по Таису — флот прибыл из Ханнура вчера вечером… Да и ты нуждаешься в отдыхе. Я тебе советую немного поспать в соседней комнате, а мы пошлем гонца…
У Нутхеса вдруг все поплыло перед глазами: беленые стены караулки, лампа, висевшая на крюке, удивленное лицо офицера, кристалл на столе… «Кристалл!» Эта мысль в одно мгновение вернула жреца из забытья.
— Ты прав, мне действительно нужен отдых. Три дня под палящим солнцем кого угодно вымотают до предела. Я подожду в соседней комнате. Только верни мне кристалл.
— Нет, — отрезал десятник. — Он останется у меня. Сейчас я доложу о тебе начальству.
— Кристалл, — повторил Нутхес. — Отдай мне
