сестра лежит, повернувшись спиной, и не отвечает.
– Я знал, что фати здесь не будет, Лора.
– Откуда?
– Томас сказал.
– Боже. Почему ж ты мне ничего не говорил?
Юри пожимает плечами.
– Он сказал, что после любой войны мужчин сажают в тюрьму. Что сейчас много у кого отцы сидят, Лора. Мне кажется, не так уж это и плохо.
Лора обнимает братишку, и тот забирается к ней под бочок.
– Томас сейчас один?
– Думаю, да, Юри. Наверное.
– Ему грустно без нас?
– Не знаю. Может быть. А когда он сказал тебе про мужчин?
– Сто лет назад. Даже не помню. Томас сказал, что мы всегда его найдем под тем церковным шпилем. Мы сходим к нему?
– Конечно.
– Завтра?
Лора не может вспомнить, что именно рассказывала Томасу о фати, если вообще что-либо рассказывала. Она размышляет о том, что у всех отцы сейчас в тюрьме, повторяет про себя, что не так уж это и плохо, и не может себя в этом убедить.
И все же она рада, что Юри лежит с ней вместе в теплой кровати. Рада и тому, что ни он, ни Лизель не проболтались бабушке о Томасе. Одна ложь осталась нераскрытой, одну тайну удалось сохранить. Она целует Юри в голову.
Вибке и Лора сидят в больничном коридоре, ждут, пока Петера взвесят и измерят.
– Ваша ома гордая женщина. Ее жизнь круто изменилась. Не осталось ничего. Одна я.
Смеется. У Вибке веснушки и морщинки-лучики вокруг глаз. А рука холодная и мягкая.
– Она получит на вас продуктовую и вещевую карточки. Теперь у вас каждый день будет еда, особенно у Петера, и еще вам будут выдавать одежду. Уж она позаботится.
Лора притулилась к плечу Вибке. Она кожей впитывает в себя ее журчащий голос.
– Она потом привыкнет к вам. Ваша мутти давно перестала писать, еще до того, как все закончилось. Ома очень переживала. Я-то знаю.
Лора впитывает ласку ее рук, и до самого вечера в душе воцаряется покой.
Юри бежит впереди. Он вне себя от радости. Дети пробираются среди каменных глыб. Лора осторожно лавирует между обломками стен, некогда оклеенных обоями, а Петер сидит за спиной и крепко держится за шею. Они доходят до небольшого дворика. Асфальт местами потрескался и провалился, но дворик, залитый солнцем, выглядит вполне привлекательно. В разломах плит и на стенах поверху растут фиолетовые и желтые сорняки.
В дальнем углу дворика висит на петлях покосившаяся дверь. Юри подбегает к ней и, распахнув, устремляется в прохладную темень. К Томасу. Томас зажигает свечу и улыбается. Худое лицо покрывается складками, меж зубов показывается розовый язык. Юри летит обратно по ступенькам.
– Он говорит, что останется здесь. Так ведь? Ты ведь так сказал?
Томас улыбается и смотрит на Лору. У нее начинает колоть пальцы.
– Я тут убрался. Можно сделать печку, и тогда станет тепло и можно будет готовить.
– Он останется здесь, а мы будем ходить к нему в гости.
Томас ищет в развалинах половицы и оконные рамы, а Юри носится по двору и кричит. Томас разводит во дворике костер, Лора печет картошку и нагревает на углях кирпичи. Будет чем прогнать подвальную сырость, когда они с Юри и Петером уйдут обратно к Лизель, Вибке и ома.
То, что уцелело от бабушкиного дома, меньше той комнаты, которая была у них на ферме. Другие дома на улице пострадали не так сильно, и ома удается найти внукам на ночь комнату у соседей, Мейеров, которые помнят Лору и Лизель совсем маленькими. У них большой – почти до самого озера – яблоневый сад.
Ома заводит распорядок. Каждый вечер дети ужинают вместе с ней и Вибке, а потом отправляются к себе через дорогу спать. Утром она снова забирает их, чтобы покормить завтраком, и, пока Лора с ребятишками спешат по лестнице и обмениваются на ходу шутками с Мейерами, Вибке расстилает скатерть и раскладывает столовые приборы, для каждого блюда свой. Под руководством бабушки тщательно делятся порции. Едят они все вместе три раза в день. Ома ест хлеб с помощью ножа и вилки, следит, чтобы дети жевали медленно, но еда все равно заканчивается слишком быстро, и они выходят из-за стола голодные.
Лето уже на исходе, но погода стоит чудесная. Лизель все еще дуется на Лору. И целыми днями помогает Вибке: развешивает белье в заросшем саду, убирается, часами стоит с ней в очередях. Ома или сидит за столом у окна и пишет письма, или уходит на целое утро в Красный Крест, а после обеда отдыхает у
