англичане продолжали играть роль сторожевых псов. Только тот, кто сумел бы перескочить лет на пятнадцать вперед, избежал бы телячьих вагонов в Треблинку.
Но мне в то утро повезло. Мистер Смит выдал мне удостоверение и указал на выход из кабинета.
Через широкие ворота мы с Машей вышли в квоту.
Солнце отражалось от асфальта слепящими серебряными бликами. Над гудроном поднимались испарения, и ноги жгло. Но на это мне было наплевать. Здесь я мог громко обвинять нацистов, проклинать поляков, распевать псалмы Давида, и никто не остановил бы меня и не дал бы в зубы. Я шел по улицам еврейского города!
Конечно, до Нью-Йорка ему было далековато. Небоскребы не подпирали свод небесный, неоновые вывески не озаряли твердь земную. Улицы были узкие и грязные, дышать практически нечем. На всех углах были навалены кучи мешков с цементом. Строительные леса вырастали над высокими дюнами, песком с которых ветер больно хлестал по лицу. Зато в сотне шагов простиралось спокойное лазурное море, море, доступное лишь счастливчикам с номерами не больше 650 в очереди за Обетованием Господним.
С возрастом Предвечный порастратил силы и теперь творил чудеса в масштабе, ограниченном британской квотой. Сдавать начал Всемогущий…
На этой, огромной строительной площадке бурлил настоящий муравейник. Тут кричали, плакали, вопили от восторга. В любой точке мира, будь то замшелое гетто или новостройка, можно наблюдать явление необъяснимое и более загадочное, чем все тайны Синая: евреи кричат вместо того, чтобы говорить. Даже прибытие в страну, где каждый из них обладает правом быть выслушанным, ничего не меняет.
Маша быстро шагала сквозь толпу, даже не оглядываясь, иду ли я следом. В душе ее кипели смертоубийственные замыслы. Английских солдат расстреливали на перекрестке. Фундамент Империи давал одну трещину за другой. Британская армия разваливалась под ударами еврейских партизан. Труп мистера Смита отшвыривали в сторону, чтобы в последний момент ухватить за рукав старика-еврея и не дать ему вновь ступить на корабль изгнания.
Однако ни печальная участь наших спутников, ни близость новых врагов не могли омрачить мою радость. Этот мир принадлежал нам! Мы могли вкушать от плодов его. Мы были большой семьей, объединившейся против зла.
Проходя мимо лотка торговца, я ухватил большое красное яблоко и продолжал путь, вознося хвалы Господу. Тотчас же низенький человечек, темнокожий, как бербер, с ермолкой-кипой на макушке, набросился на меня с криком: «Держи вора!» Резким ударом в спину он заставил меня выплюнуть надкушенный плод. Хотя Маша пыталась отпихнуть его и била ногами, торговец ткнул меня носом в горячий асфальт. Прильнув к земле, я ощущал, как улетучиваются мои фантазии. Один из братьев моих подверг меня мучениям за цену, меньшую даже, чем чечевичная похлебка.
Появился полицейский — с такой же неприязненной миной, как у мистера Смита, но еврейской компетенции, на что указывала звездочка, приколотая к мундиру на месте сердца. Хотя, впрочем, это могла быть и звезда шерифа. Торговец отпустил меня и стал посвящать в свои печали представителя еврейского правопорядка. Потом я изложил свою версию события на более-менее приличном иврите, близком скорее к языку Библии, чем к наречию улицы. Чтобы произвести максимум впечатления, я завершил свою речь первым стихом из Торы: «В начале Бог сотворил небо и землю». Под конец моих объяснений и полицейский, и торговец покатывались со смеху. Никому не вздумалось преследовать нас, когда мы помчались прочь по проспекту Бен Йехуда. На углу улицы Барлов Маша вынуждена была остановиться, потому что ее тоже разбирал смех. Нет пророка в своем отечестве!
Другое событие подкосило мои идеалы серьезнее. Вечерело, когда я, снедаемый нетерпеливым желанием познать свою землю, оставил Машу одну в пыльном пансионате, который мы подыскали на окраине. Я прошел по пляжу до городка Яффы к югу от Тель-Авива. Возле моря кучки молодежи веселились у костров. На горизонте волны пылали, подожженные садящимся солнцем. То и дело я проходил мимо раввинов, молившихся под открытым небом. Последний из них, самый молодой, окликнул меня и, очертив рукою круг, воскликнул: «В начале Бог сотворил небо и землю!» Мы обнялись.
Яффа оказалась старым городом, раскинувшимся на склоне, с узкими извилистыми улочками. В самом низу на маленькой пристани рыбаки с грубыми обветренными лицами продавали свой улов. Рыба на их лотках ничуть не походила на бесформенных и нелепых карпов моего местечка. Но в тот момент, когда запах только что выловленных золотых дорад ударил мне в ноздри, я отдал бы все золото Земли обетованной за кусочек фаршированной рыбы, которую мама готовила к субботней трапезе. Что я делаю тут, так далеко от своих? Никакое солнце Востока не заменит тепла семейного очага. Нет путешествия лучше, чем странствия по строкам Писания. Исследовать вместе с Гломиком Всезнайкой страницы Библии — более волнующее приключение, чем плавание через все моря мира. Слишком дорого заплачено за мой отъезд — маминым отчаянием при виде пустого места за столом. В Стене Плача есть и мой кирпичик.
Взбираясь по переулку, провонявшему мочой, я осознал также, что воздух Святой земли не дает чудесного исцеления от чувства вины. Может быть, тяжелые воды Мертвого моря лучше помогут против этого?
Взрослая женщина, стоявшая на углу, смуглая и черноглазая, улыбнулась мне. Я помахал ей рукой и замедлил шаг. Она протянула мне руку. Ладонь ее была теплой и ласковой. «Пойдем, миленький?» — шепнула она. Никто не называл меня так с тех пор, как я ушел из местечка. Я позволил этой доброй даме увести меня, надеясь обрести здесь новую семью. По дороге мы проходили мимо других женщин, одетых хуже, чем моя добрая фея, и они поглядывали на нас со смесью зависти и сочувствия. «Совсем молоденький», — пробормотала одна. «Ну, надо же когда-то начинать», — откликнулась другая. «Тем более, если у него есть денежки», — закончила третья. Смысл этих фраз до меня не дошел. Впрочем, деньги у меня были: мое состояние было уложено в кошелек и засунуто глубоко в карман брюк.
Мы добрались до старого покосившегося дома. За дверью оказалась плохо проветренная комната, пропахшая чем-то незнакомым и даже неприятным. Но это было первое еврейское жилище здесь, в которое я попал. Взволнованный этим событием, я поискал взглядом субботние свечи, молитвенник, семисвечник. Ни в одном углу не нашлось примет благочестия. В открытое окно падал лунный свет. «Выпей это и закрой глаза», — велела моя благодетельница, Протягивая стакан с мутной жидкостью. Я подчинился; сердце забилось в предвкушении других подарков, которые эта женщина приготовила для меня.
Внезапно я ощутил на бедрах прохладное дуновение ветерка. Брюки мои упали вниз. Потом пениса коснулось что-то гладкое, свежее и влажное. Никогда еще не ощущал я столь острого блаженства — мой корень словно погрузился в бассейн с живой водой. «Можно открыть глаза?» — спросил я. Послышалось приглушенное бормотание, которое я принял за разрешение. И увидел, что смуглая женщина сидит передо мной, голая, скрестив ноги, и держит мой член во рту, причем одна ее рука лежит вдоль грудей, а другая опущена между раздвинутыми бедрами. Еврейка-проститутка на земле Израиля! После извержения — сильного как никогда — сознание оставило меня; я еще успел подумать, что здесь и впрямь реки текут млеком и медом.
Когда я проснулся, солнце снаружи, над узким пляжем Яффы, стояло уже высоко. Первое же движение руки показало, что карман брюк взрезан и кошелек пропал. Какое ужасное открытие! Оказывается, заполучив собственную страну, евреи становятся обычными людьми, точно такими же, как все…
Я не открыл Маше ни причин, ни следствий моего глупого приключения. Но узнав, что все наше богатство пропало, моя спутница решила, что из Тель-Авива надо уходить. В этом городе уже скопились те же мерзости, что и в любой европейской столице. (Впрочем, на мой взгляд, принимали тут горячее.) Мы должны были осуществить мечту первопоселенцев. Обрабатывать землю своими руками, защищать границы нашего будущего государства от врагов. Нас ожидала жизнь в кибуце.
13
