В Кротоне бьет челом смиренно Агатону, Мудрейшему из мудрецов, Жестокому врагу и мяса, и бобов (Их в гневе Пифагор, его учитель славный, Проклятьем страшным поразил, Затем что у него желудок неисправный Бобов и мяса не варил). «Ты мудрости ко мне, мой сын, пришел учиться? — У грека старец вопросил С усмешкой хитрою. — Итак, прошу садиться И слушать пенье сфер: ты слышишь?» — «Ничего!» — «А видишь ли в девятом мире Духов, летающих в эфире?» — «И менее того!» — «Увидишь, попостись ты года три, четыре, Да лет с десяток помолчи; Тогда, мой сын, тогда обнимешь бренным взором Все тайной мудрости лучи; Обнимешь, я тебе клянуся Пифагором…» — «Согласен, так и быть!» Но греку шутка ли и день не говорить? А десять лет молчать, молчать да всё поститься — Зачем? чтоб мудрецом, С морщинным от поста и мудрости челом, В Афины возвратиться? О нет! Чрез сутки возопил голодный Филалет: «Юпитер дал мне ум с рассудком Не для того, чтоб я ходил с пустым желудком; Я мудрости такой покорнейший слуга; Прощайте ж навсегда Кротонски берега!» Сказал и к Этне путь направил; За делом! чтоб на ней узнать, зачем и как Изношенный башмак Философ Эмпедокл пред смертью там оставил? Узнал — и с вестью сей Он в Грецию скорей С усталой от забот и праздности душою. Повсюду гость среди людей, Везде за трапезой чужою, Наш странник обходил Поля, селения и грады, Но счастия не находил Под небом счастливым Эллады. Спеша из края в край, он игры посещал, Забавы, зрелища, ристанья, И даже прорицанья Без веры вопрошал; Но хижину отцов нередко вспоминал, В ненастье по лесам бродя с своей клюкою, Как червем, тайною снедаемый тоскою. Притом же кошелек У грека стал легок; А ночью, как он шел через Лаконски горы, Отбили у него И остальное воры. Счастлив еще, что жизнь не отняли его! «Но жизнь без денег что? — мученье нестерпимо!» — Так думал Филалет, Тащась полунагой в степи необозримой. Три раза солнца свет Сменялся мраком ночи, Но странника не зрели очи Ни жила, ни стези: повсюду степь и степь Да гор в дали туманной цепь, Илотов и воров ужасные жилища. Что делать в горе! что начать! Придется умирать В пустыне, одному, без помощи, без пищи. «Нет, боги, нет! — Терзая грудь, вопил несчастный Филалет, — Я знаю, как покинуть свет! Не стану голодом томиться!» И меж кустов реку завидя вдалеке, Он бросился к реке — Топиться! «Что, что ты делаешь, слепец?» — Несчастному вскричал скептический мудрец, Памфил седобородый, Который над водой, любуяся природой, Один с клюкой тихонько брел И, к счастью, странника нашел На крае гибельной напасти. «Топиться хочешь ты? Согласен; но сперва Поведай мне, твоя спокойна ль голова? Рассудок ли тебя влечет в реку иль страсти? Рассудок: но его что нам вещает глас? Что жизнь и смерть равны для нас. Равны — так незачем топиться. Дай руку мне, мой сын, и не стыдись учиться У старца, чем мудрец здесь может быть счастлив». Кто жить советует — всегда красноречив: И наш герой остался жив. В расселинах скалы, висящей над водою, В тени приветливой смоковниц и олив, Построен был шалаш Памфиловой рукою, Где старец десять лет Провел в молчании глубоком И в вечность проницал своим орлиным оком,
