Дом дяди Клето и теток Хесусы и Эмилии в Альбароне весь покрыт плющом, большой и красивый, хотя почти развалился.
– Дядя Клето.
– Что тебе, Камилито?
– Дашь мне десять реалов?
– Нет.
– А шесть?
– Тоже нет.
– Помнишь дрозда, что воровал еду у слепого из Сендериса? Это был худший слепец в мире, и Господь покарал его, наслав птицу, которая воровала у него еду, чуть не помер с голоду.
Дон Клаудио Допико Лабунейро – школьный учитель и, видимо, путается с доньей Эльвирой, хозяйкой, и одновременно с ее служанкой Касторой.
– Кастора – шлюха, я знаю, но на тридцать лет моложе меня, и это требует больших усилий, я не вышвырну ее на улицу, потому что из-за нее ты остаешься. Будешь всегда меня любить?
– Милая, всегда, всегда; говорится «всегда», но кто знает?
Донья Эльвира и дон Клаудио на «ты» лишь в постели, лучше соблюдать приличия. Дону Клаудио нелегко встречаться с Касторой, донья Эльвира наблюдает за обоими, ему удается только ухватить Кастору за грудь или за задницу, когда столкнутся в коридоре.
– Успокойтесь, дон Клаудио, зачем вам это? Все получите в воскресенье.
По воскресеньям дон Клаудио и Кастора идут в колониальную лавку, что у дороги в Раиро, владелец, друг дона Клаудио, дает ему ключ, есть даже канапе и умывальник.
Мончо Прегисас, вернувшийся из Марокко на деревяшке, большой враль, колченогие обычно лгуны, не все, но это общее правило, чего только Мончо Прегисас не наплетет.
– Моя кузина Георгина еще при жизни первого мужа, Адольфито, купалась в мельничном пруду Лусио Моуро нагишом, как Катуха Баинте, и одна форель замерла, глядя на ее грудь, не двигалась с места, пока кузина не ушла; на грудь кузины всегда было приятно посмотреть, удивительно то, что форель загляделась, как новобранец.
Мончо Прегисас наблюдал, взобравшись на камень на берегу, как куница и заяц восхищались, созерцая грудь его кузины.
– Надо было видеть зверьков, какой инстинкт у них! Адольфито Пенута Аугалевада, или Чокейро, был женихом Марии Ауксильядоры Поррас, она его бросила, считая, что он близок к смерти, и обосновала свое решение вескими доводами:
– Этот скоро помрет, что бы ни говорили, стоит только взять его за руку. Он скоро умрет, достаточно взглянуть на тусклую кожу, оставляю его Георгине, пусть она носит траур, не желаю, чтоб меня лишил девственности мертвец, все равно какой мертвец.
– Но, Мария Ауксильядора, разве ты еще девушка?
– Заткнись, дурак! Какое тебе дело?
– Извинись, Мария Ауксильядора! Не кричи на меня! Адольфито Чокейро женился на Георгине и долго не протянул, волей Божьею держался бы больше, но плохо переносил рога и повесился на перекладине в шкафу, кое-кто говорил, что его отравила супруга отваром из трав, кто знает; когда судья открыл дверцу шкафа и увидел над собой труп, не на шутку испугался.
– Твою мать! Ну и сволочь мертвец! Так принимать гостей!
Кармело Мендес сопровождал Георгину при расследовании и незаметно для судьи пускал в ход руки.
– Успокойся, Мендес, дурачиться будем, когда все кончится.
– Как хочешь, любовь моя, ты знаешь, я всегда тебе подчиняюсь, знаешь, что твоя воля – моя воля.
Мончо Прегисас с большой любовью говорил о кузинах Георгине и Аделе и об их матери, Микаэле:
– Она мне была как мать, тетя Микаэла всегда хорошо относилась ко мне, очень радушно. Когда был маленьким, подарила мне «Приключения Дика Тюрпена» и баловалась со мной, если были одни. У меня сердце прыгало в груди, когда она говорила: «Тебе нравится, поросенок?»
На похоронах Адольфито было много народу; он часто встревал в чужие дела, и его любили. В траурной процессии слуги болтали о молодой вдове, красивой и аппетитной.
– Не хуже сестры!
– Незачем сравнивать, но обе сделаны как надо. Мончо Прегисас стал хромым в стране мавров, вернулся из Мелильи на деревяшке, но помирал со смеху.
– Чего смеешься, несчастный?
– Смеюсь, потому что хуже было бы, если б душу заменили деревяшкой…
В доме дяди и теток в Альбароне многие годы валялись три белых карлистских берета с золотыми галунами, принадлежавших дону Северино Лосаде, дяде моей матери, который был карлистским полковником и сражался в районах Орденес и Арсуа, по обе стороны реки Тамбре, меж долиной Дубра и землей Мелиде, там, где после гражданской войны восстали партизаны – Мануэль Понте и Бениньо Гарсиа Андраде (Фусельяс); есть места, которым очень пристал запах пороха и цвет крови. Три берета дона Северино дядя Клето таскал на карнавалах, потом их съела моль; в нашей семье скука и небрежность культивируются как изящные искусства.
