– Видела мельком. Он обитал в главном корпусе, пока не поссорился с профессором Переном.
– По какому поводу?
– Присядьте, пожалуйста, – указала глазами на скамью напротив.
– Спасибо, – Мегре с Люкой уселись. – Так по какому поводу они поссорились?
– Я думаю, повода не было. Серьезного, по крайней мере. Мартен был вспыльчив и самолюбив, слова хватало, чтобы вывести его из себя.
– Достаточно было слова, чтобы он ушел в глухой лес, хлопнув дверью своей уютной палаты, ушел, не взглянув на врата святилища Рабле? – сказал Мегре недоверчиво.
– Сколько волка не корми, он в лес смотрит, – глаза Генриетты смотрели в небо. Прямо над лесом туча, его закрывшая, прохудилась, обнажив кусочек голубого неба.
– К чему это вы?
– Loup – по-французски волк.
– Я как-то этого не осознал… – смутился Мегре. – Делу – волк…
– Да, волк. Более подходящей фамилии не подобрать.
– Кстати, имя Мартен означает подобный Марсу, – вставил Люка. – А Марс был воякой, губил урожаи и скот, в общем, неудобным был господином.
– Да… Таким он и был. Волком и Марсом, – молвила Генриетта равнодушно.
– А почему вы говорите о нем в прошедшем времени?
– Я знаю, час назад этого человека нашли в лесу. Нашли мертвым.
– От кого знаете?
– Аннет Маркофф забегала.
– Понятно. Еще один вопрос. Свидетели утверждают, что в день смерти Мартен Делу посещал «Три Дуба». Вы его видели?
– Нет. Он посещал не мои апартаменты, но баню.
– Звуки из нее достигают вашей квартиры?
– Очень громкие – да.
– Вы слышали что-нибудь примерно с полудня до девяти часов вечера?
– Да.
– Что?
– Около семи вечера там кто-то уронил на каменный пол металлический предмет, по всей вероятности, тазик.
– Могу ли я осмотреть ваши покои, – энергично поднялся комиссар, всем своим видом показывая, что факты и доказательства можно вытянуть не только из уст людей, но и предметов, куда более красноречивых. Знака вопроса в высказанном вопросе он намеренно не поставил.
– Осмотрите, – проговорила Генриетта, оторвав голубые глаза от голубой прорехи, безуспешно тщившейся разорвать пелену туч.
Покои мадмуазель Генриетты состояли из прихожей, небольшой кухоньки, ванной комнаты, довольно обширной гостиной, спальни – две последние имели выход на зимнюю веранду, в которой изумляла внимание старинная прялка. Все было аккуратно прибрано, во всем чувствовался вкус, даже гобелен с изображением срамного вида Адама и Евы, а также Геркулес с Омфалой Франсуа Буше[9] казались повешенными к месту. Обнаружив на серванте, стоявшем в гостиной, альбом с вклеенными изображениями цветов – от лютика до орхидеи, Мегре вспомнил супругу. Давным-давно та собирала в своем альбоме такие же картинки из банок кофе «Балтазар», с тем, чтобы, собрав три полных серии, получить от названной фирмы ореховую спальню, о которой мечтала.
В гардеробе Генриетты (хозяйка позволила его осмотреть), Мегре удивило обилие шляпок, преимущественно кровавой гаммы, а также присутствие нескольких (по виду мужских) костюмов темных расцветок, повешенных вперемешку с захватывающими воображение пеньюарами и платьями.
Но более всего комиссара (как и Люку) поразило содержимое секретера, стоявшего близ окна спальной, рядом с выходом на застекленную веранду. На верхних его полках были аккуратно разложены голубенькие детские распашонки, ползунки, пинетки. На нижней полке рядами лежали новенькие игрушки: погремушки, машинки, оловянные солдатики, ружье.
Люка, присев рядом, взял одну из машинок – гоночную, – повертел, катнул ладонью колеса, проговорил удивленно:
– Кто бы мог подумать…
Мегре отобрал у напарника машинку, осторожно поставил на место. Закрыл дверцы секретера. Попросив спутника осмотреть корпус снаружи, вернулся в гостиную. Мадмуазель Генриетта сидела на диване, как школьница на выпускном экзамене. Щеки ее розовели, глаза лучились.
– Я вас никогда не видел в столовой, – устроился Мегре рядом.
– К вящему огорчению Рабле, я редко там бываю, – ответила Генриетта, бархатный ее голос ласкал сердце комиссара. – Еду мне приносят.
«Мы могли бы сидеть за одним столом», – подумал Мегре и тут же мысленно увидел ее в обеденном зале напротив себя, увидел, деликатно разрезающей домашнюю сардельку а ля Рабле, сдобренную струйкой майонеза.
– Вы хотите меня о чем-то спросить? – улыбнулась она его мыслям, которые могла бы прочитать и подслеповатая женщина.
– Да, хочу…
– Я не замужем и не была замужем, если вам это угодно знать, – благосклонно посмотрела на широкий лоб комиссара, на густые его волосы, подстриженные ежиком, на усы, когда-то рыжеватые, теперь соль с красным перцем.
– В это невозможно поверить… – недоверчиво покачал головой обладатель усов.
– Все мужчины, которым я доверяла сердце, в лучшем случае использовали его в качестве яства, в худшем – как живую мишень…
– Ну, не все мужчины такие…
– Я не стара, и все еще на это надеюсь. Знаете, каждая женщина, если она женщина, стремится к семейному уюту, каждая женщина, если она женщина, мечтает родить маленького розового сыночка, который, став мужчиной, будет потакать ее слабостям, скрасит старость…
«Сумасшедшая?» – подумал Мегре, всматриваясь в углубившиеся глаз собеседницы.
– Вы считаете меня странной? – сказала бархатно.
– Что вы! Я просто подумал, что здесь, в лесу, вы вряд ли найдете ему отца…
– Почему же, в санатории случаются приличные мужчины, – положила гладкую руку на спинку дивана, так положила, что та бархатно коснулась плеча Мегре.
Комиссар, подумав: – Забрасывает удочку с такой вот приманкой? Или обычное для женщины желание с возрастом обратилось в манию?.. – хотел задать следующий вопрос, но его остановил возглас Люки, раздавшийся из прихожей:
– Господин Мегре! Здесь дверь в какое-то помещение!
Взгляд мадмуазель Генриетты застыл, как слеза на морозе. Мегре, извинившись перед нею, встал, прошел в прихожую. Справа от входа в апартаменты действительно была небольшая дверь, закрытая на засов. Люка посмотрел на шефа вопросительно. Комиссар попытался отодвинуть засов, однако тот, оторвавшись, остался в его руке.
– Кого-то там запирали, – посмотрел он на комиссара многозначительно. – И этот кто-то сумел выбраться.
Покивав, Мегре повернул выключатель, толкнул дверь, они вошли друг за другом в тесное помещение.
– Кладовка, – сказал Люка, рассматривая полки, уставленные нарядными банками и баночками, бутылками и бутылочками. – Можно подумать, что Рабле морит ее голодом.
Рабле, сто пятидесятикилограммовый шеф-повара санатория, кормил своих подопечных на убой и весьма искусно. Но если табло электронных весов, вделанных в пол у входа в обеденный зал, показывало лишние килограммы относительно разнарядки профессора Перена, то обладатель их получал дежурное блюдо, которое можно было доесть до последней ложки лишь после месячного поста. Может быть,
