задало параметры, а люди бросаются следовать этому, даже путём операций. Отбросим в сторону гигиену и условия, в которых это всё делается. Оставим только суть. И обрезание, и косметические операции у подростков имеют единую цель – удовлетворить запросы общества, в котором они живут, улучшить шансы девочки создать семью, в конце концов.
– Ну знаете, доктор, – протянула Разинат, совершенно растерявшись от такого разговора. – Пластические операции хоть делают людей счастливыми, меняя внешность к лучшему по субъективным меркам, а варварское обрезание – только калечит.
Одойа улыбнулась покровительственной улыбкой:
– Счастливыми? Весьма относительно. Пластическая хирургия очень немногих делает счастливыми, потому что чаще всего оказывается, что нос, глаза, грудь – новые, а проблемы всё те же. Никто не именует женщину, которая ради традиционного восприятия «большая грудь, миндалевидный разрез глаз, тонкий нос – это красиво» ложится под нож, – дикаркой или варваркой. Все понимают, что по субъективным причинам ей это необходимо.
Разинат вспыхнула. Она и сама делала пластическую операцию, исправляя форму носа. Специально ездила ради этого в Англию. Счастье её продержалось несколько месяцев, до очередной неудачи в личной жизни. Но ведь доктор Одойа не её имела в виду?
– И потом, – продолжала Одойа, заведясь, – африканская мать отдаёт дочь под нож повитухи, повинуясь тем же страхам за счастье своего ребёнка. Необрезанную замуж не возьмут, и жизнь у неё не сложится, и в общине осудят, и семья изгоем станет. Тут ведь много факторов.
– А мне кажется, – тихо сказала Динка, до этого хранившая молчание, – главное отличие – это осознанность выбора. Африканских девочек никто не спрашивает. Это ведь не норма.
– Нет, не норма. Но уверена, при сложившемся давлении общества они бы соглашались на это, если бы хотели продолжать свою жизнь в рамках их родной общины, выйти замуж, родить детей. Потому что для них это – норма. Все те, кто кричит «ах, дикари!», забывают о праве африканцев на собственную норму.
– И что же, по-вашему, ничего делать не надо? – возмутилась Разинат, скомкав салфетку в руке.
– Надо. Но действовать не простым осуждением и криками «ату!». Надо создать условия, когда это перестанет быть нормой. Когда женщина окажется защищённой и сильной, а значит, не будет в такой мере зависеть от влияния общины. Хотя это очень сложно.
– Но ведь в некоторых африканских странах этого всё же добились, – сказала Динка. – Но начинали не прямо с вопроса обрезания, а с вопросов образования, увеличения количества рабочих мест, укрепления позиции женщины. После этого стало возможным обсуждать и запрещать обрезание эффективно. И есть страны, где это практикуют единицы. Есть, где это осталось в виде наказания за прелюбодеяние, например. Хотя до конца пути ещё ох как далеко.
– Согласна я с вами, Дина, – вздохнула Одойа. – Просто хочу дать вам возможность посмотреть на это с другой стороны. Обвинять легко, а найти эффективный путь решения проблемы – сложно. Дайте женщине образование, работу, экономическую независимость, и она сама начнет решать, что ей делать с собственным телом.
Заметив, что Разинат спасовала и не могла найти аргументов, я сменила тему разговора. А после встречи мы ещё долго говорили с Динкой о том, что такой подход к проблеме, как простое осуждение традиций, не даёт никаких результатов. Трудно быть богом, да, но только ещё труднее не опуститься до банального разделения стран на «первые» и «третьи», примеряя стандарты привычного к миру, который просто не понимаешь.
«Добро пожаловать в рай!» – гласят надписи повсюду в Порту- Морсби. Но это для туристов. Сами папуасы перефразируют приветствие:
– Добро пожаловать в страну неожиданностей!
Пожалуй, соглашусь с ними. Самое интересное, что они, коренные жители Папуа – Новой Гвинеи, не считают, что живут плохо. Они не видят, что по нашим меркам жизнь их просто ужасна. Они никуда не торопятся, не жалуются на жизнь и по-своему счастливы. Иногда я думаю, что им тоже жалко нас – вечно спешащих куда-то, вечно недовольных тем, что имеем, вечно борющихся за лучшую жизнь... Развитые страны помогают развивающимся уже более пятидесяти лет. Ежегодно на среднестатистического африканца, к примеру, приходится около двадцати четырёх американских долларов внешней помощи, что составляет почти половину его годового дохода. Но результат – минимальный. Большая часть денег уходит в карманы коррумпированных правительств, в реальности африканцу остается не больше трёх-четырёх долларов в лучшем случае. То есть ровно столько, чтобы Африка не захлебнулась в нищете окончательно. Гуманитарные организации врываются в развивающиеся страны со своими проектами, пытаясь всё переделать там на западный лад. Но пока это не принесло ожидаемых результатов. Африка – это Африка. Как Папуа– Новая Гвинея – это Папуа—Новая Гвинея. Это действительно другая планета. Другой мир. Мы их жалеем, и это наша ошибка. Если мы поймём, какие они, как они живут, нам легче будет принять, что они просто другие, и это не хорошо и не плохо. Это факт. Мы думаем, что можем изменить их жизнь, переделав под «наши» стандарты. А они не хотят других стандартов. Они хотят лучше жить, но так, чтобы при этом ничего в укладе их жизни не изменилось. Зачем нам, белым, техника, новые технологии? Потому что мы без них, как без рук, уже не проживём. А они проживут. Они поприветствуют цивилизацию, но обойдутся и без неё, если так звёзды расположатся. А мы, в частности, врачи, готовы лишь предложить свои знания, свои руки, чтобы помочь вылечить тех, кто в этом нуждается. И обучить других, не ломая их, оставив после себя команду обученных специалистов, способных продолжить налаженную нами работу. И тогда можно будет уехать домой с легким сердцем, завоевав уважение и признание, с чувством громадного удовлетворения от проделанной работы и с любовью к стране, где провёл не один год и вылечил не одного пациента. Эти страны становятся словно бы частью твоего существа. Хотя, возможно, о тебе самой никто и не вспомнит через пару лет – всё равно крупица тебя останется там, и однажды ты опять соберёшь чемоданы и сядешь в самолет...
Токса
В питерскую токсикологию я устроился в середине 80-х.
Студентство – занятие благородное, но надо же и выпивать на что-то. Не говоря уже про изредка пожрать. Посанитарив в нескольких местах и даже в аптеке грузчиком поработав, пришёл я к целой серии неутешительных выводов.
1) В больнице и без меня уже всё украдено.
2) В аптеке все воруют согласно субординации, а я всего-навсего грузчик. Mожно было, конечно, попереть полбочки вазелина. Но на фига?
3) Очень нужны деньги.
В общем, надо было что-то делать. И тут встречаю на улице знакомую, которая говорит, что у них в больнице человека в приёмный ищут. А там надбавки, график удобный, все дела. «Судьба», – подумал я.
– Да ты ведь ещё единоборствами всякими занимался! Всё, приходи завтра!
И разбежались. Фраза про единоборства меня озадачила. Но надбавки были интереснее.
В общем, пришёл я назавтра. Быстро (как-то очень быстро) провели через кадры. А работа, говорят, – ничего сложного, на месте и разберёшься. Вот прямо сейчас на смену и заступай!
Опа... А с другой стороны, почему нет?
Приводят меня на место, и тут до меня что-то смутно доходить начинает. Запашок. В общем, воняет. Сильно воняет. Блевотиной и ещё много чем.
За столом сидит Лариса. Дежурный доктор (в прошлом мастер спорта по вольной борьбе, как потом выяснилось) на её фоне выглядел неубедительно и как-то терялся. Сидя вполоборота, она спросила:
– Это что за?
– Это Серёжа, – неуверенно как-то ответила старшая сестра больницы.
И тут из-за железной двери озвучили что-то вроде:
– Б...-козлы-нах-порву-б...-нах-я-в-Mордовии-семерик-б...-мотал-порву-всех-нах.
С надрывом, от души, надо сказать, было исполнено. Мне почему-то стало тревожно и маятно. Старшая
