ничего путного.
– Дай нам бульона, если нет сваренного кофе… Ты ведь здесь не для того, чтобы поносить нас? А мяса с отваром у тебя больше не готовят?
Мне были известны главные блюда его стряпни: закуски для завсегдатаев, простой подсоленный бульон, овощные приправы с душистым уксусом, жирное мясо с отваром двойной крепости… Чего только не было в кухне, отгороженной от зала!.. Мы сходили туда полюбоваться на его овощные рагу, колбасы, горячие сосиски, томленное на малом огне ирландское stew… Глотая слюнки, мы от чистого сердца хвалили, с достоинством отведывали яства… Вообще Просперо был шкура, но не жадина – друзей всегда принимал хлебосольно: ешь, чего душа пожелает! В те годы так было заведено: ежели отведывал какого-либо кушанья, изволь съесть все до крошки. Достойных – за стол, жлобам – позор! В этом проявлялось своеобразное благородство. Вопросов не задавалось… Я умер бы двадцать пять раз от голода рядом с кучей шамовки, не будь сутенеров марсельского квартала Сен-Жан, их вовремя протянутой руки… Я был бы неблагодарной свиньей, если бы ныне, по прошествии тридцати лет с хвостиком, не отдал должное их великодушию. Я давно уже дошел бы до ручки, я не стал бы сентиментальным писателем, если бы не встретил на своем пути этих добросердечных людей. Мне повезло… Когда бы не они, я заболел бы от тумана и кашлял до конца своих дней. Лишь благодаря их участию мне удалось пережить немало черных дней… В те времена ты садился за стол, и тебя кормили, чем Бог послал, не подсчитывая отправленных в рот кусков. В Лестерском пансионе, например, кушанья подавались с утра до вечера, и никто не корчил недовольную рожу из-за пятнадцати или двадцати дополнительных приборов… Днем непременно заявлялась без всяких церемоний невесть откуда взявшаяся и вконец отощавшая мелкая сошка: двоюродные братья девок… какие-то знакомые… безымянные сутенеры, калеки, букмейкеры, фраеры, маникюрши… Даже поздним вечером приходили ужинать всякие чудики – торговцы чулками… клиенты ночных бабочек… двое-трое вдрызг пьяных, засыпавших, уронив голову на скатерть… проститутки, забегавшие сюда украдкой между сеансами в номерах перекусить на скорую руку куском хлеба с колбасой. От северной окраины Сохо до Тильбюри и от Альберт-Гейт до Лестера во всех борделях с меблирашками кухонные плиты не остывали круглые сутки. Непрерывно несли окорока, пулярдок, честерскую ветчину… В жратве отказа никогда не было, и все наилучшего качества. А как набрасывались на шамовку!.. В брюхе бурчало, от голода быка съел бы без соли! После долгих часов блуждания по улицам среди ледяного тумана приходили посинелые, полумертвые от голода девочки, которых надо было хорошенько накормить… Мы немного прошлись в промозглую погоду – и то уже расклеились. Проспер прекрасно все понял, и мы с жадностью набросились сначала на сосиски, потом на мелко нарезанную и поджаренную на сале свинину с горчицей. Сразу стало веселее… Недомогание Вирджинии прошло. Посидели еще, калякая о том о сем, полюбовались на панораму за окном – отсюда много чего было видно: доки, шлюз, мост, крутой склон холма… Вон и развалины прежней пивнушки Просперо «Динги», той, что взорвалась. От нее остались обломки балок, кучи всякого хлама… Похоже было на рухнувшие в воду и тину останки разбившегося корабля. В этом месте Темза разливалась на триста или четыреста метров в ширину. Дивный простор!.. Чувствую, вновь примусь описывать вам величавое зрелище бегущих вод с тянущейся вдаль чередою судов, пассажирских и грузовых пароходов, шумно пыхтящих, выплевывающих клубы дыма, с трудом преодолевающих течение, жмущихся к берегу, в точности следующих фарватером, едва не чиркающих бортом о бакены – франтоватых чудовищ, обвешанных флажками, окруженных чайками и куликами, реющими и садящимися там и сям на воду, точно лепестки, слетающие с неба на плещущие волны… А несметное множество перевозчиков и прочей снующей туда и сюда плавучей мелочи – простых легких плоскодонок, яликов, челноков, лодок посолиднее – пристают к берегу… взбивая кормой пену, игриво пляшут с одной бурливой волны на другую… рвутся с причальных концов… гонят во всю мочь к шлюзу, подпрыгивают, подскакивают, вертятся волчком… Захлестывает, крутит волна! Безжалостные волны!.. Вы чувствуете по моему повествованию, что это отнюдь не легковесное желание понравиться, следствие подавляющего очарования речной жизни… Ради Бога, не подумайте, будто я собираюсь – это было бы подло – вскружить вам голову, ошеломить и сбить с ног, постепенно подготовить вас к предательскому головокружению… подмигнуть вам, барахтающемуся в пучине простофиле… посмотреть, как в нагруженной до отказа лодке вы плывете на рассвете у песчаных банок, у песчаных кос Саутэнда… где море накатывается длинными грядами волн, длинными зелеными валами… ревет, бурлит, беснуется, сметает все!
О, как сжимается сердце от этих воспоминаний! Ринувшееся на приступ море – величие и убожество. Одномачтовики в облаках водяной пыли… Где вы, пассаты? Где былые чары?.. Прахом разлетелась пенная конница… Обрушиваются гремучие водяные горы!.. Прощайте, кардиффские грузовые посудины, лоснящиеся прокопченными боками, зарывающиеся в пену угольные ящики! Прощайте, бригантины, обезумевшие фоки! Прощайте, плавания под вольным ветром! Воззовем к морю: уймись, дурацкий баламут, изъеденный словами пес! Пшел в конуру! Пшел на место! Так-то лучше! Каждому свой негодяй… Воззовем к компасам, к причалам, к острову и заброшенной пивнушке, где ныне в пустынный берег плещет вода, к обезлюдевшим стапелям, к изъеденным ржавчиной шлюзовым затворам, к покосившимся береговым семафорам, к срубленным мачтам!.. Путь окончен, исчезли преграды, умерли капитаны… Привидения, состоящие на морской службе, поцелуйте ваши флотские удостоверения!.. Мое почтение, господин начальник мореходной управы!.. Чайка, унеси в небеса неприкаянные души сии! Развейтесь, тучи!
Но я заговорился, все сбиваюсь на другое… Воспоминания повергают меня в трепет… Самовлюбленный с пристрастиями – сомнительный тип! Стучи, стучи по дереву и открой сердце, храня молчание, когда выгодно промолчать!..
Но вернемся к сути дела, к атласу с картами, где не все листы вам дано видеть…
Как я уже вам говорил, Просперо не во всем соглашался со мною, не ладился у нас с ним разговор…
Он считал, что планы у меня просто сумасбродные, что только свихнувшийся может решиться уехать вот так, за здорово живешь, без документов, без гроша в кармане, да вдобавок с малолеткой – дальше ехать некуда!..
– Да это же чистая уголовщина! Таково было его мнение…
– Ты сам-то соображаешь?
Что правда, то правда: смелости мне было не занимать…
– Соображаешь, нет?
Плевать! Я гнул свое… В конце концов он начал, вроде, соглашаться.
– Ну, было бы у тебя тридцать или сорок фунтов… Тогда я посоветовал бы тебе повидаться с Жовилем-Колдуном, на Кэннон-стрит… У него, кажись, предвидится небольшая перегрузка товара… Но только не с твоими семьюдесятью пятью франками… А тут еще старикан, малолетка! Представляешь себе его рожу?.. Нет, у тебя голова в самом деле не в порядке! Бабулю не собираешься, случаем, прихватить?
Я не кипятился, не спорил с ним. Мы собрались ехать втроем, так и порешили. Железно! Состен был согласен целиком и полностью, он хотел уехать отсюда как можно дальше.
Он теперь не испытывал ни малейшего желания снова видеть полковника, мастерскую, противогазы. Но его не устраивало нелегальное бегство… Он настаивал на том, чтобы мы явились в Скотланд Ярд. Надо до конца оставаться порядочными, благовоспитанными людьми и явиться по повестке. Чисто фраерская выдумка… Ну, я ему выложил начистоту свое мнение: не стыдно ему, мол, такую ахинею нести?.. Когда я задавал ему нагоняй, он съеживался и только глазами хлопал…
– У тебя со зрением не в порядке, тютя!
У него действительно гноились глаза и, по всей видимости, болели от яркого света… Он спросил еще порцию мяса, зажаренного на жире, целую тарелку с капустой…
Во время всех наших похождений более всех была довольна Вирджиния. Она выглядела почти хорошо, весело смеялась над нашими недоразумениями.
– Ferdinand is awful darling! He wants a boat for a penny!
Я хотел корабль за грош, с экипажем из кукольных негритосиков – вот что ее поразило.
И тут над доками завыла сирена. Половина четвертого: обеденный перерыв! Обед!.. Новые завывания – десять, двенадцать, двадцать раз – раздиравшие оба берега. Раздались вопли «Обед!»… Вот показались… Толпа спешивших, мчавшихся во всю прыть людей. Впереди молодняк. Старики ковыляли, спотыкаясь, ругались… Кашляли, отхаркивались… Все бежали наперегонки. Первыми поспевали китайцы, следом
