Отец подарил ей эту лодку на тринадцатилетие. На острове не росли деревья, и он заказал бревно из Ла-Паса. Бревно привезли на катере, который прибыл, чтобы забрать рыбу. Хобим развел огонь и выжег в бревне полость, которую затем выровнял при помощи долота и деревянного молотка. Наконец он отполировал дерево и убрал все занозы, используя кусок жесткой засушенной акульей шкуры.
Все время, пока он мастерил лодку, он не говорил Паломе, для кого она предназначалась. Палома полагала, что отец делал лодку для Хо, и ее охватывала зависть при мысли о том, сколько удовольствия получит брат, куда он сможет поплыть и сколько нового сможет узнать.
Но она недооценила своего отца. Когда он подарил ей пирогу, то сказал лишь: «В этой лодке ты проведешь массу приятного времени».
В это утро Палома кинула на дно пироги широкополую шляпу. Через несколько часов, около полудня, когда солнце будет, в зените и температура достигнет почти сорока градусов, несколько минут, проведенных на воде без шляпы, вызовут жуткую головную боль и тошноту. Палома проверила, все ли необходимое уложено в ее сетчатую сумку: маска, ласты, трубка для подводного плавания, нож с острым, как бритва, лезвием из нержавеющей стали и резиновой рукояткой, а также манго на обед.
Она брала с собой нож не для того, чтобы защищаться от морских животных, — до вчерашней встречи со «вспыльчивой» рыбой она ни разу не чувствовала никакой угрозы под водой. Если же ее укусит акула, рассуждала Палома, то все произойдет так быстро, что от ножа не будет никакой пользы.
Для нее нож был скорее инструментом, чем оружием. В основном девушка использовала его для того, чтобы отковыривать устриц от подводных гор и затем вскрывать их раковины наверху, в пироге. Но нож необходим был еще и как средство предосторожности. За много лет рыбаки растеряли в море кучу рыболовной лески. Леска была сделана из нейлона и не разлагалась в море. Она была бесцветна и практически не видна в воде. Целые мотки такой лески скапливались вокруг камней. Невидимая, очень прочная и зацепившаяся за ватун леска представляла собой ловушку, способную убить человека за несколько минут. Если бы в мотке лески запуталась рука или нога, Паломе не хватило бы дыхания, чтобы высвободиться, снимая петлю за петлей. Ей пришлось бы просто разрезать целый клубок.
Палома отвязана пирогу от причала, шагнула в нее и тут же опустилась на колени, чтобы удержать равновесие. Погрузив двухконечное весло в спокойную воду, девушка отгребла от причала и направилась на запад.
Все дельфины уже скрылись из виду на горизонте. Палома огляделась вокруг, чтобы сориентироваться в открытом море, и затем продолжила путь к своей подводной горе.
Вершина горы находилась довольно глубоко под водой, примерно в четырнадцати-пятнадцати метрах от поверхности, так что с лодки ее было не разглядеть. И поскольку ветер и морское течение менялись изо дня в день, не имело смысла засекать время с момента отплытия от причала. Естественно, плывя по течению, Палома двигалась значительно быстрее; если наступал прилив, это затормаживало лодку. Если течение подхватывало лодку, но дул встречный ветер, море становилось неспокойным, и грести было труднее. Ошибившись на пять — десять минут, она запросто могла вовсе проплыть мимо подводной горы, так как площадь вершины была не такой уж большой. Потому-то Хобим и учил ее замечать расположение горы по ориентирам на берегу.
В нескольких километрах к западу находился холмистый остров, на котором росли гигантские кактусы. Кактус на вершине холма казался на расстоянии особенно высоким и толстым. Но если подплыть ближе, то можно было рассмотреть, что это не один, а два кактуса. Как только полоска неба между ними становилась различимой для глаза, Палома знала, что она у цели.
И все же эти два кактуса лишь указывали ей, как далеко следует плыть в западном направлении. А ветер и течение вполне могли отнести лодку к северу или к югу. Вершина подводной горы по форме напоминала неровный овал, вытянутый с востока на запад. Поэтому, плывя над узкой его частью с севера на юг, легко было промахнуться, и Паломе потребовалось найти второй ориентир на берегу.
Как только небо показывалось между теми двумя кактусами, она тут же присматривалась к рыбачьей лачуге на краю соседнего острова. Если заплыть слишком далеко на север, казалось, что лачуга стоит в середине острова. Если находиться к югу от цели, чудилось, будто избушка не стоит на суше, а плывет по воде. Только когда лачуга наконец «оказывалась» там, где положено, — на краю острова, Палома знала, что вершина подводной горы прямо под ней.
Она перебросила якорь через борт, пропуская веревку между пальцев. «Якорь» был простым куском ржавого железа, называемым килликом, но для маленькой лодки делал свое дело ничуть не хуже настоящего якоря. К тому же от него не жалко было избавиться, случись ему застрять в расщелине на глубине. Если якорь застревал слишком глубоко, пловцу было его не достать и приходилось резать веревку. Палома не могла себе позволить часто менять стальные якоря, а очередной кусок ржавого железа всегда можно было найти.
Бросив киллик и привязав веревку к носу лодки, Палома намочила маску в морской воде и, хорошенько поплевав в нее, размазала слюну по внутренней стороне стекла и снова прополоскала ее в воде. Этот нехитрый прием не давал маске запотевать изнутри, хотя даже Хобим не мог толком объяснить почему. Палома заткнула нож за свой веревочный пояс сзади, сунула ноги в ласты, поправила дыхательную трубку под резиновой лямкой маски и, стараясь не производить шума, соскользнула с борта в воду.
Она подплыла к якорной веревке и остановилась, вглядываясь в голубую толщу воды, исчерченную светло-желтыми полосками солнечного света. Подводная гора обычно встречала ее прибытие новыми сюрпризами.
В такие моменты девушка иногда ощущала, что неожиданно очутилась на пышном празднестве, где сотни завсегдатаев молча и радушно принимают ее в свою компанию. Казалось, что здесь отношения между морскими обитателями были доверительными и простыми, и Палома, несомненно, чувствовала себя много ближе к ним, чем к некоторым жителям Санта-Марии.
Впрочем, обычно ей становилось неловко от своих мыслей, и она старалась выкинуть их из головы. Хобим не уставал повторять, что животные — совершенно иные создания. К ним не следует относиться как к людям и приписывать им человеческие черты. И все же время от времени Палома не могла устоять и предавалась своим детским фантазиям.
Иногда, взглянув в воду, она замечала акулу или парусника, иногда — морскую свинью или рыбу- лоцмана. В другие дни, как сегодня, был виден лишь голубой туман. Вода была мутной из-за целых облаков планктона и других микроскопических тварей, поднятых восходящими потоками из глубоководья. Палома могла разглядеть шероховатую поверхность горной вершины, покрытую кораллами, или различить движущиеся тени больших животных. Все было очень нечетким, словно в тумане.
Поскольку с поверхности ничего не было видно и никто из животных не спешил подняться повыше, Паломе не оставалось ничего другого, как самой опуститься на дно.
Большинство островитян были плохими пловцами и еще худшими ныряльщиками. А уж о том, как правильно подготовиться к длительному погружению с задержкой дыхания, они и подавно не знали. Палома научилась этому искусству от Хобима. Отец приучал ее нырять все глубже, постепенно увеличивая глубину на полтора метра. Он объяснил ей, как подготовиться к новой глубине и к новым ощущениям в легких, как не поддаваться панике. Помимо отцовской тренировки, Паломе помогал ее четырехлетний опыт и врожденный инстинкт. Она не считала себя ни хорошей, ни плохой ныряльщицей. Но она знала наверняка, что может довольно надолго задержать дыхание, опуститься на вершину подводной горы, провести там достаточно времени и вернуться на поверхность, с тем чтобы нырнуть опять.
Растянувшись на водной глади, Палома несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула через трубку, каждый раз все больше расширяя легкие. Наконец она сделала такой глубокий вдох, что казалось, вот-вот лопнет, и, плотно закрыв рот, устремилась ко дну. Опускаясь, она подтягивала себя вниз вдоль якорной веревки и подталкивала мощными, грациозными взмахами ласт. Чтобы не создавалось неприятных ощущений в легких при спуске на глубину, Палома то и дело выпускала изо рта небольшие клубы пузырьков.
Через несколько секунд она опустилась на дно и обхватила ногами подводную скалу, чтобы не всплыть наверх. Неприятных ощущений или напряжения девушка не испытывала, а легкие были наполнены воздухом. Под водой время текло медленно. Хотя она проводила на дне не больше полутора-двух минут, все чувства настолько обострялись, что происходящее четко отпечатывалось в ее мозгу. На суше две минуты протекали совершенно незаметно; здесь, на глубине, любая мелочь была целым событием и две минуты
