был поразительный.
— О да, — сказал он, кивая, — люди добгые, это, знаете ли, не так плохо. Да, пгизнаться надо, что-то в нем есть.
Поэты воспользовались этой минутой восхищения, чтобы закинуть Томми в озеро, но он продолжал кивать и в воде, не обращая внимания на рыбок, прыгавших из его просторного воротника, и приговаривая:
— О да, тут уж ничего не скажешь.
Но его собратья из Эдембургского Ревю очень разозлились и начали хватать поэтов за волосы и забрасывать их к Томми Карлейлю. Толстый поэт стал первой жертвой этого нового нападения, полетевшей в воду, где он лежал и восклицал:
— Я понял!
Эдгар, которому была отвратительна вся эта недостойная сцена, пошел обратно к фургону. Водитель мрачно сидел за рулем; кот мирно спал позади, но с появлением Эдгара стремительно проснулся и прошипел по-кошачьи:
— Если ты пришел сюда, чтобы украсть тресковую копченку, не советую тебе этого делать, мальчик мой. Я оцарапаю тебя и доблестно, и больно, так что берегись.
Он опять заснул, а водитель проговорил:
— Вечно одно и то же. Никакого разнообразия. Я уже давно думаю бросить эту работу и вернуться к старой.
— А кем вы раньше работали? — вежливо спросил Эдгар.
— Понимаешь, — сказал водитель, не отвечая на вопрос, — они уже не упомню с каких пор возят этот ящик с тресковой копченкой. Почему они его не откроют и не съедят — в толк не возьму. По мне, ничего нет лучше трески ворованной, яйцом фаршированной. Я-то про себя думаю — только никому об этом не раззванивай, — они ее тут держат, чтобы кот не скучал. Сторож нашелся! Курам на смех.
— А кем вы раньше работали? — терпеливо спросил Эдгар.
— Я-то ездил по школам, — вздохнул водитель. — Следил, чтобы детей учили как следует, а дети как следует учились. Но они мои указания пропускали мимо ушей. Вряд ли стоило верить кое-чему из того, что им там говорили.
— Например? — спросил Эдгар.
— Ну, например, что Вильям Щукуспер не писал «Венецианского песца». Или «Столетнюю дочь». А ведь я ее знал — вся была в отца.
— И каков был ее отец? — поинтересовался Эдгар.
Водитель усмехнулся:
— Столетний, разумеется. Столетнее я не встречал.
— Послушайте, — сказал Эдгар. — Я, пожалуй, вылезу и пройдусь. — Он уже начинал уставать от всего этого идиотизма. Он предпочел бы даже зевать в классе под рассказы об ужасных англосаксонских королях.
— Как хочешь, — обиженно сказал водитель. — Эта плескотня уже кончается, сейчас они залезут сюда и будут отряхиваться где не попадя. И поедем. Они еще говорили, что не он написал «О, тело!». Чудесная вещь. Жена вождя одного африканского племени то и дело теряет носовые платки. Разгневанный такой расточительностью, вождь душит супругу, но затем раскаивается и рыдает над телом.
— Этим и кончается? — спросил Эдгар, увлеченный сюжетом, хотя он уже и устал от бреда.
— Да что ты! — засмеялся водитель, будто пораженный тупостью Эдгара. — Там за тысячу страниц. Подробно описаны все рыдания. А раз ты такой же, как остальные, вылезай из моего фургона и иди своей дорогой.
— Правильно, — сказал кот сквозь сон. — Очень нам тут нужны жулики.
Эдгар вылез и увидел, что артисты Эдембургского Ревю как раз выбираются из воды, а поэты отошли и танцуют вдалеке. Артисты были очень мокрые, и Эдгар порадовался, что ему не придется рядом с ними сидеть. И он поспешил вперед, надеясь, что скоро дойдет до Эдембурга. Он хотел успеть домой к чаю.
Глава 4
ОПЯТЬ ДОРОГА В ЭДЕМБУРГ
Бедный Эдгар! Путь в Эдембург так долог! Бедные вы: я уверен, что вам так же не терпится туда попасть, как и ему. Но если бы вы знали (а скоро вы узнаете, слишком скоро), что ожидает Эдгара в Эдембурге, вам бы так же, как и мне, захотелось задержать его в дороге.
Следующим, что увидел Эдгар, был кустик странных на вид голубых цветочков, росший с краю дороги (с левого краю, если угодно). Цветы болтали с огромной скоростью и на очень высоких тонах, и Эдгару пришлось подойти к ним вплотную, чтобы разобрать, о чем они говорят. Кроме того, ему, конечно, хотелось посмотреть, откуда идет звук: ведь у цветов, как ни похожи они иногда бывают на лица, нет ртов. Сами звуки не показались Эдгару особенно осмысленными, и он не мог понять, почему цветы так возбужденно и оживленно обсуждают подобные материи.
— Ему это велел король Нидуд. Он должен был положить яблоко на голову своего бедного сына и пустить в него стрелу. Эгиль — так его звали.
— Это был Вильгельм Телль, глупышка.
— Эгиль, Эгиль. Так его звали. Он был братом кузнеца Виланда[54] . Спроси мистера Ханитандера. Или мистера Груджиуса[55]. Они тебе все растолкуют.
Эдгар подходил все ближе и ближе и вдруг, к своему ужасу, почувствовал, как земля уходит у него из- под ног. Конечно же он не заметил скрытую травой глубокую канаву. В нее он и полетел. В канаве, слава Богу, было сухо, но Эдгар никак не мог оттуда выбраться: на гладких стенах из глины не за что было зацепиться. Оставалось только одно — звать на помощь, чем он и занялся.
— Помогите, помогите! — закричал он. Цветы, по всей видимости, его не слышали.
— Вопрос в том, обладаем ли мы свободой воли или вся наша жизнь предопределена? Советую вам прочитать Джонатана Эдвардса, миссионера у краснокожих[56].
— Бокс — вот что я люблю, хоть здесь он и редкость. Это есть благородное искусство кулачного боя.
— Да вовсе не Эгиль. Ты о Вильгельме Телле говоришь. Он был швейцарцем.
Эдгара цветы очень раздражали. К счастью, он не поцарапался — только кое-где набил синяки, — а дно канавы было покрыто мхом. Но он не хотел оставаться там навсегда, поэтому продолжал кричать:
— Помогите, помогите!
— Возьми, например, Филиппа, герцога Орлеанского. Он придумал себе новое имя Эгалите. Равенство, просто смешно — но голову ему отчикали все равно[57].
— Тебе следовало бы переделать это в стишок.
— Я ничего не говорила о кочанах, глупенькая.
Все так же Эдгар звал на помощь, и все так же цветы не замечали его, и вдруг он почувствовал, что на его грудь давит что-то тяжелое. Хотя он не очень хорошо видел в сумраке, который царил в глубине канавы, но догадался, что это была большая морская черепаха. Эдгар протянул руку, чтобы в этом убедиться, и, как и ожидал, нащупал панцирь и морщинистую черепашью голову. Черепаха спросила:
— Хочешь, я схожу за помощью?
— О, прошу вас, — сказал Эдгар, но потом рассудил, что у черепахи это займет слишком много времени. Черепаха, наверное, догадалась о его сомнениях, потому что промолвила:
— Думаешь, я слишком медленная? Как бы не так. Отсюда до Эдембурга меньше мили, и спорим, я сбегаю туда и обратно к следующему Рождеству? По-моему, неплохая скорость.
Эдгар тяжело вздохнул и сказал:
— Я не смогу так долго ждать. Если я буду лежать здесь и ждать, то умру от голода.
— Это потому, что у тебя неправильное чувство времени. Ты недостаточно долго живешь, вот в чем твоя проблема. А нам, черепахам, ничего не стоит прожить сто лет. Как и попугаям. Хотя невысокого я мнения о попугаях. Они ведь не разговаривают толком, знай себе повторяют.
