Дориан: имитация

оставалась не только нетронутой, но и превосходно ухоженной.

То, что Генри Уоттон забился именно сюда, было только логичным, поскольку теплица составляла единственную — не считая коттеджей слуг — часть поместья, которую толком отапливали. Его кресло- каталка стояло прямо на одной из решеток, колеса почти скрывались в пару, а самого Уоттона заслоняли спадающие каскадами ветви Felix fidelis («верная кошка» — чрезвычайно ядовитое дерево, растущее на Суматре). Несколько пригоршней услужливо сброшенных эвкалиптом листьев лежали на покрытых дорожным шотландским пледом коленях Уоттона. Он сгреб их клешневидной рукой, смял и поднес к похожему на разъеденный ржавчиной нож носу.

Другая рука Уоттона поигрывала сигаретой и это было первое, что бросилось Джейн Нарборо в глаза, когда она и ее зверинец пробились сюда сквозь заросли. «Генри! — протестующе воскликнула Джейн. — Надеюсь, вы не курите?».

— Нет, — скорбно ответил Уоттон. — Не курю. Вы отлично знаете, Джейн, курить я бросил.

— Я знаю, что вы бросили, и знаю, что подняли вокруг этого подвига страшный шум, но что же тогда у вас в руке?

— Правильно, сигарета; думаю, au fond[79] я буду курить всегда — от пожизненной привычки так просто не избавишься. Но эту я держу, чтобы чем-то занять руки. Если взамен сигареты вы дадите мне вашу утку, я с удовольствием сверну ей шею.

— Ах, Генри, по-моему это просто чудесно, что вы продолжаете шутить…

— Стоя на пороге смерти?

— Я собиралась сказать: «несмотря на вашу болезнь».

— Болезнь позади, Джейн, теперь наступил эндшпиль. Мне представлялось, что вы, с вашей доктриной вечного воскресения, сможете упоминать о ней с меньшими затруднениями. Как бы там ни было, — сделав над собой усилие, он отбросил сигарету вместе с листьями эвкалипта и потянулся к руке герцогини, — если присущие вам воззрения на космос верны, я с был бы рад перевоплотиться в одного из ваших козлов; какую бы чушь вы ни несли, вы все же неподдельно добры. Спасибо, что позволили мне и Фебе остановиться у вас. Для меня теперь и выбраться-то из города — уже бальзам.

— О… мм… ну… Генри… зачем вы… — подобные комплименты, особенно со стороны столь непривычной, смущали Джейн до крайности. Они оставляли в ней впечатление вредоносного ветра, который ей приходится перекрикивать. — Меня это нисколько не затруднило, уверяю вас; оставайтесь сколько хотите — и Феба такая милая. Я вот что хотела узнать, Генри, — вернее Бинки хотел; сегодня охота и он… ну… он очень обстоятельно готовится к ленчу — как рассадить гостей и тому подобное… Он просил узнать, поспеет ли Нетопырка вовремя… и Дориан тоже?

Прежде чем ответить, Уоттон несколько раз глотнул влажного, вегетативного воздуха. «Честно говоря, Джейн, поразительно, что Бинки Нарборо все еще изничтожает пернатую дичь, ведь сколько лет вы его уже наставляете, а…»

— Сам он больше не стреляет, — перебила Уоттона Джейн, — все, что ему требуется, это убедиться, что ружья в порядке.

— Пусть так, хотя я полагал, что трепанация, на которой вы настояли, полностью отвратит его от убийства. Вы же уверяли меня, что новая дырка в голове, разблокирует его чакры или как они там называются.

— Так и случилось, Генри, так и случилось, — сокрушенно сказала Джейн. — Дырка их разблокировала и даже слишком. Боюсь, он завел что-то вроде интрижки с Эммой Уибберли.

— С женой епископа? — поразился Уоттон — Джейн молча кивнула. — Господи, трудно себе… я к тому, что он такой коротышка… — Уоттон испытывал не характерное для него смущение, — …а она — она женщина дюжая… это все равно что… — он почти лишился слов, — все равно…

— Все равно, что чижик на корове, — резко произнесла герцогиня. — В точности мои мысли, Генри, и мысли совсем не хорошие. Так что, сами понимаете, — она легконько всхлипнула, — я сейчас прилагаю все силы, чтобы чем-нибудь его не расстроить. Так как же по-вашему, они поспеют к ленчу?

— Бедная Джейн, а тут еще и в дом понаехало столько гостей. Добавление ко всему этому Дориана Грея вряд ли что-либо улучшит.

— О, я никогда не считала, что он и вправду так плох, как говорят о нем люди. Меня только удивляет, что среди них оказались и вы, Генри; мне казалось, вы с ним друзья.

— Тем больше у меня причин точно знать, какие фокусы выкидывает Дориан. Да вот не далее как вчера ночью он позвонил мне, чтобы поведать о последних своих подвигах.

— Так расскажите же мне, — она подтянула чугунный стул и плавно опустилась на него, — расскажите об этом. О том, что он сделал — это изгонит из моей головы картину, на которой Бинки и Эмма… ну, вы понимаете.

— Боюсь, эту картину, Джейн, не сможет изгнать ничто, — ответил Уоттон и следом пробормотал: — Чижик на корове, это же додуматься надо.

* * *

Дориан Грей любил фланировать — повсюду и во всем. За прошедшие годы фланирование его стало настолько соборным, что он почувствовал бы себя как дома и в консистории ватиканских кардиналов. Никакие сообщества людей не были защищены от его внимания: мормоны со Среднего Запада, приехавшие в жилом трейлере «посмотреть» Европу; домохозяйки, всем своим клубом прикатившие с Севера, чтобы побегать по магазинам; садо-мазохисты, чей парад заплетался, извиваясь, по улицам Уэст-Энда — Дориан Грей с упоением совращал кого угодно, независимо от возраста, пола, расы или сексуальной ориентации, а если вдобавок ему удавалось выкроить время, чтобы уничтожить совращенных, — что же, тем лучше.

Главное было — сохранять неизменную бдительность. Дориан обнаружил, что когда число твоих побед достигает нескольких тысяч, ты все больше и больше рискуешь нарваться на какую-нибудь жертву твоего прошлого — обесчещенную монахиню, дорожного инспектора с загубленной репутацией или согрешившего государственного служащего. Тут помогало то, что Дориан оставался, как и прежде, хамелеоном, без каких-либо усилий приспосабливавшимся к любому окружению; помогало и то, что за годы, прошедшие после каждого отжима плоти, полученное в результате вино старилось, а винодел оставался прежним. Дабы свести возможность неприятных встреч к минимуму, обнаружил Дориан, самое лучшее — систематически менять курс, прокладываемый тобой по океану телесных флюидов. Что же до всегдашней угрозы со стороны Рыжика, Дориан носил с собой пистолет.

И тем не менее, существовали места, необоримо притягивавшие его своим удобством и разнообразием предлагаемой ими плоти. Райские для охотника места, в которые Дориан возвращался снова и снова, места, где обилие дичи никогда не шло на спад, а на водопоях неизменно толклись превосходные ее экземпляры. Одним из таких мест был лондонский комплекс искусств в Саут-Банке. От недавно открывшейся «Башни Оксо» на одном его конце до Королевского фестивального зала на другом тянулась плотная вереница кафе, баров, галерей и мест разного рода сборищ. Да и сама набережная привлекала любителей пеших прогулок, а в переходах бруталистской Галереи Хайварда имелись их собственные скульптуры — тинейджеров, скейтбордистов, бродяг — все они, на свой странный манер каждая, привлекали внимание пресыщенного хищника.

В такие воскресенья, как это, когда знакомые его из числа изысканной публики разъезжались по загородным домам, а по улицам сновали со своим жалким отродьем буржуа, Дориан частенько забредал на какую-нибудь выставку или выбирался в театр либо на концерт. Разумеется, всю ночь перед тем он проводил в клубах и одного только запашка его пота было довольно, чтобы привлечь к нему добычу. Так он и рыскал в поисках дичи, которую можно было б отбить от стада и завалить на пыльную землю в сумбуре банального возбуждения.

Дориан слонялся по главной из галерей Хайварда, не уделяя особого внимания ржавым стальным колоннам Дональда Джудда, воспринимаемым им лишь как безликий фон его подлинной дичи. Не этот — слишком дурен, слишком робок, с ним будет слишком уж просто. И не эта — чересчур истерична, нервна; да ее и не выволочешь отсюда, разве что в черном пластиковом мешке. Вот этот, возможно… да, очень милый, даже цветущий, хотя его кюлоты из