бежевой замши — просто срам да и только. И вид у него определенно неприкаянный… А черт! Морда намеченной Дорианом жертвы расплылась в улыбке. Дружка повстречал. Глупый сучонок! Дориану потребовалось всего лишь несколько секунд, чтобы проникнуться окончательным презрением к молодым людям, обнявшимся, расцеловавшимся и, взявшись за руки, побредшим дальше. Он отвернулся от мерзкой сцены и, двинувшись скорым шагом, едва не налетел на… Элен!
Дориан узнал ее сразу, хоть время безусловно потрепало Элен. Иссушило, а после надуло сморщенный мешок ее кожи, так что бедра Элен разбухли от вынашивания дитяти. Коротко, под мальчишку остриженные волосы, пятнадцать лет назад запавшие Дориану в память, давным-давно отросли, были перекрашены, заплетены, расчесаны, завиты и острижены снова. Теперь они обратились в скудную смушку со странным бежевым налетом на взъерошенной челке — работа малыша, толкаемого ею перед собой в легкой коляске, мальчика месяцев десяти, которого, судя по его комплекции, в каше отнюдь не ограничивали.
Глаза Элен — в красных ободьях бессонницы, с забитыми слизью протоками — вобрали в себя подтянутую, в облегающих шелковых черных брюках и еще более шелковом черном пиджаке, фигуру Дориана и свинцово переместились к очередному Джудду. Сам не вполне понимая зачем — впрочем, и извращенный по сути своей, малоприятный опыт
Элен долила такая усталость, что она и не заметила, какой анахронизм представлял собой Дориан. Конечно, выглядел он хорошо, но ведь голубые всегда следят за собой. Да, вид у него был отдохнувший, однако в сравнении с ней, матерью гиперактивного ребенка, который нуждается и в уходе,
Дориан Грей обладал солнечным обаянием, хотя единственными, кто испытал это обаяние на себе во всей его лучезарности, были люди, которым предстояло вскоре погибнуть от колющего удара короткого меча Дориана. Когда ему требовалось очаровать кого-то, он умел включать и отключать его с такой же легкостью, с какой другие щелкают электрическим выключателем. Способность эта давала Дориану ощущение, что он остается единственным в мире инстинктивного мрака обладателем послушного его воле источника света.
Дориан похвалил ребенка, в коем смешались две расы. Мне бы сейчас долбанным спортивным залом в Индии управлять, с горечью сказала Элен, а я вместо этого нянчусь с отпрыском ямайского гангстера.
— Ну, перестань, — Дориан присел на корточки, погладил малыша по щеке, — неужто все так уж плохо?
— Именно так, поверь мне. Самое лучшее, что он для нас сделал, — оставил в покое.
Дориан их в покое не оставил; он повел обоих завтракать в кафе близ Национального кинотеатра. Дориан решил, что с ребенком на руках Элен предпочтет атмосферу не слишком формальную. И оказался прав. Он сам покормил малыша какой-то бурдой и даже не поморщился, когда та изверглась на его пиджак от Кензо. Элен пришла к заключению, что Дориан — один из тех геев, которым присущи материнские инстинкты и из которых, если предоставить им такую возможность, получаются замечательные отцы. За ним так умилительно было наблюдать.
Дориан заказал Элен кофе, — чтобы ее не клонило в сон, и белого вина, — чтобы развязать ей язык. И получил в благодарность все ее жалобы. Дай-ка мне пакет со сменными подгузниками, — сказал он.
— Зачем? — просьба ошеломила Элен, она и думать не думала, что Дориан хотя бы слышал об их существовании.
— Хочу заменить все дурное в твоей жизни на хорошее, — ответил Дориан и рассмеялся. — Нет, серьезно, я поменяю ему подгузник.
Он подхватил малыша и унес его прежде, чем Элен успела запротестовать. Через пять минут они возвратились — малыш бормотал, хихикал и норовил ухватить Дориана полными пальчиками за нижнюю губу.
Выяснив, что живет она на Тернем-Грин, Дориан предложил подвести ее. Он уже выволок орудия на позицию, зарядил и нацелил их. И, проезжая по Глочестер-роуд, предложил выпить чаю. Элен запротестовала — ребенок, дела… Так ребенок же спит, сказал Дориан.
У входа в дом сидел в машине, отмечая входящих и выходящих, рыхловатый мужчина средних лет. Слежка за Дорианом обратилась у Рыжика в послеполуденное воскресное хобби. Он не знал точно, что собирается сделать и когда, однако был уверен: если возможность представится, он узнает ее сразу.
Войдя в дом, Дориан соорудил из диванных валиков подобие кроватки и перенес малыша на кушетку — так мягко, что тот и не проснулся. Элен оглядела консервативную мебель, потом взглянула на Дориана. Ты такой молодой, Дориан, а все это такое старое.
— А, ладно, — он отмахнулся от мебели, — большая часть ее досталась мне по наследству. Времени я здесь провожу не много, а возиться, что-то менять, неохота.
Они выпили чаю, перекусили творожным пудингом из деликатесной, и налегли на вино. Элен хихикала — чего не случалось с ней уже много месяцев. Вот что мне требовалось, думала она. Старые друзья, глупо было терять связь со столь многими; и странно думать, что именно Дориан, которого я считала когда-то жестоким, именно он обернется таким добряком. Дориан же, — пока опускались сумерки и малыш все спал, как будто клаустрофобичный маленький дом действовал на него, как мягкое снотворное, — понемногу накачивал ее вином. В неярком желтом свете настольной лампы гладкая, бледная рука Дориана на ее красноватой, измятой заботами руке выглядела не таким уж и надругательством.
— Что ты делаешь? — удовлетворенно хихикнула Элен.
— Целую тебя, — ответил Дориан.
— Как глупо, — хохотнула она. — Я совсем не в твоем вкусе.
— Человек есть то, что он ест, — сказал Дориан и прихватил ее нижнюю губу своими.
Она заскулила — так давно уже — и вцепилась в его плечи. Какой сильный, какой надежный… Гибкое тело Дориана обвивало ее.
И пока он через голову стягивал с Элен ворсистый свитер, пока устранял влажные слои тенниски и заляпанных младенцем рейтуз, пока расщелкивал три кнопки лифчика, — как же он упивался отвращением, которое испытывал к ней. Белье Элен было телесного цвета, но увы, не того же, что ее тело, которое, привередливо отметил Дориан, отливало в пугающие, жирноватые тона сырой телятины, столь идущие к кухонному запашку ее прелестей.
Элен настояла, чтобы они перешли в другое место — вдруг ребенок проснется, — и Дориан, не прерывая трудов, согласился. Кроме всего прочего, в скупо обставленной спальне с ее возвышением из крепкого дуба, ему будет проще оценить ситуацию и решить, каким именно способом лучше всего заразить Элен. Произведший более тысячи тысяч ВИЧ-оплодотворений, Дориан приобрел ученые наклонности вирусолога, впрыскивающего ослабленный вирус в когорты подопытных зверушек. Правда, он не задерживался, чтобы посмотреть, какая участь постигнет его подопытных свинок, и потому, когда приходило время решать, кого ему одаривать своей подгнившей любовью и как часто следует делать это, чтобы гарантировать успешный исход эксперимента, полагался лишь на интуицию.
С партнерами, которые не затруднялись нарушением предписанных правил, все проходило намного легче, однако нужно ли говорить, что это были не те партнеры, которых предпочитал Дориан? И действительно, он даже обрадовался, когда были упомянуты презервативы; ничто не возбуждало его сильнее, чем препятствия. Элен и предстояло обратиться в таковое; она, хоть и подвыпившая, поначалу еще сохраняла способность соображать и настояла на воздвижении санитарного кордона. Дориан поимел ее без промедлений, изобразив заурядную пылкость с легкостью, с какой запуганная фригидная жена подделывает оргазм. Малыш проснулся, они одели его, покормили и поиграли с ним. Когда он снова заснул, Дориан поимел ее снова. Уговаривать Элен остаться не пришлось. Позже малыш проснулся опять, и они искупали его в выложенной черной плиткой ванной, покрыв пролетарские члены дитяти пеной
