Билл заметил его миль через пять после поворота на Дорнох. Автостопщик шел, одной ногой ступая по свежепроложенной дороге, другой - по новорожденной обочине. На нем было что-то вроде дешевого пластикового пончо, которое почти не прикрывало помятый рюкзак у него за спиной. На этой недавно построенной дороге еще не успели поставить указатели. За двести метров до того как увидеть автостопщика, Билл проехал мимо дорожного рабочего, державшего в руках знак с надписью «ПРОЕЗД» — заглавными, белыми на зеленом фоне, буквами. Движение было плотным — сплошные ряды автомобилей ползли в обоих направлениях со скоростью двадцать миль в час. От машин летели брызги; с ярко-синего неба падали крупные редкие капли дождя.
Автостопщик одновременно пытался оборачиваться и призывно улыбаться водителям, стараясь не споткнуться на неровной поверхности и попутно спрятаться от дождя под своим пластиковым пончо. Билл подумал, что это на редкость жалкое зрелище. А еще в походке автостопщика было что-то не поддающееся определению — позже Билл подумает, и подумает, что так он подумал и в тот момент, когда его нога скользнула с газа на тормоз, — нечто, выдававшее в нем не туриста, а человека, направляющегося, подобно и самому Биллу, к какой-то цели.
Ночь Билл провел в пансионе миссис Макрей, в Бигхаусе, на северном побережье Кейтнесса. Ветреным вечером, после плохо разогретого в микроволновке пирога — в самой середке оказался прохладный комочек — он добрел до таксофона, чувствуя, как при ходьбе бьет по бедру лежащая в кармане полупустая бутылка «Грауса», и позвонил Бетти. После того как движения его пальцев превратились в цифровой код и обеспечили соединение, в ухо Биллу ударил мертвый звук гудка. Он узнал гудок телефона Бетти — настолько хорошо он был ему знаком; но сам телефон звучал будто бы со дна оцинкованного бака. И сама Бетти была там же, и он позвал ее:
— Бетти? Это я, Билл.
— Билл, ты где сейчас? — Голос у нее был заинтересованный.
— В Бигхаусе, у миссис Макрей...
— Билл... Почему ты там? Зачем повернул назад?
— Я мог попасть только на четырехчасовой паром из Стромнесса, хотел переночевать между Уиком и Тонгом... — Шутка была старой, и Бетти не рассмеялась. Да и в любом случае он врал — и она это знала.
— Ну и как там? — Зная историю этой шутки, она должна была поддержать ее ответом — самую малость.
— Ну, довольно шерстисто, местами пыльно, местами потно, кое-где обмылки попадаются, возможно, позже появится немного спермы... — Он прервался — снаружи кто-то стучал по дверце будки.
Из ветра и тьмы выплыло бледное лицо:
— Вы всю ночь тут сидеть собрались? Ветрила же жуткий.
— Я только прозвонился. — Он поднес трубку к замотанному в шарф лицу старушки. Она взглянула на нее. Билл подумал о Бетти на другом конце провода, как она слышит рев ветра, участвуя в этом неселекторном несовещании.
— Ветрила жуткий, — повторила старуха — больше ей сказать было нечего.
Билл втиснулся обратно в будку, но не дал тяжелой двери закрыться полностью. Зажатый, сказал в оцинкованный бак:
— Бетти, тут пожилая леди, которой срочно нужен телефон. Я тебе попозже перезвоню. — Он услышал тихие прощальные слова и повесил трубку. Попозже он не перезвонил.
К утру гроза, висевшая последнюю неделю над Кейтнессом и Оркни, закончилась. Солнце метало на землю лучи с такой силой, что, сталкиваясь со стеклом и сталью, они взрывались. Сидя на кухне за пластиковым столом и ковыряя беконной корочкой желток, Билл увидел, как сияет алюминиевая кайма вокруг окон его машины. Он расплатился с миссис Макрей стопкой из одиннадцати фунтовых бумажек Банка Шотландии. Она спросила:
— Скоро вернетесь, доктор Байуотер?
— Знаете, миссис Макрей, — ответил он, - когда доберусь до Оркни.
— Как думаете, когда это случится?
Он пожал плечами и поднял руки ладонями вверх, изображая смесь сомнений и обязательств в наивысшей концентрации.
Билл закинул сумку в багажник машины и вытащил си-ди-ченджер. Засунул пачку дисков в прямоугольную алюминиевую пасть аппарата и с удовлетворением вслушался в гудение сервомоторов, поглотивших ее. Установил ченджер обратно и захлопнул багажник. Обошел вокруг машины и открыл капот. Проверил масло, воду и брызговики. Проверил трубу турбоохлаждения, которая лопнула, когда он был в Оркни, и которую он заварил самостоятельно. Все это он проделал быстро и точно - его короткие пальцы касались машины с бесстыдной чувственностью. Билл гордился своими руками и своим мастерством владения ими.
Внутри машины он вытер руки тряпкой. Запустил двигатель и вслушался в звук мотора. Убрал тряпку и вставил магнитолу в разъем на торпеде. Подстроил сервомоторы, автоматически меняющие положение водительского кресла. Дал дворникам пройтись пару раз по лобовому стеклу мыльной водой. Запрограммировал ченджер на проигрывание треков в случайном порядке. Наконец, закурил один из косяков, которые скрутил, когда сидел в сортире после завтрака. Первый выдох дыма превратил внутреннюю обшивку машины в подобие фантастического генератора Ван-де-Граафа, с огоньками приборной панели, мерцающими в тумане.
Билл протянул руку назад и вытащил из-под груды медицинских журналов, валявшихся на полу, бутылку двенадцатилетнего «кэмпбеллтауна». Взглянул на дорогу, но там было пусто — только крытая шифером крыша пансиона миссис Макрей да покачивающаяся на ветру трава. Билл сделал щедрый глоток виски, закрутил «автомобильную бутылку» — так он, сам для себя, игриво называл ее — и снова запрятал под журналы. Проверил зеркало заднего вида, затем поставил ногу на педаль газа. Машина один раз вздрогнула и затем выползла на дорогу. Инерция вдавила Билла в протертую кожу сиденья, выжимая крохотные молекулы приятного запаха. Он услышал, как с легким визгом включился турбокомпрессор. Из четырех семидесятиваттных динамиков вырвался саксофон Джона Колтрейна — длинные, плоские листы звука, разматывающиеся подобно алгоритмам эмоций.
Билл ухитрился приблизиться к Турсо на двадцать миль где-то за полчаса — неимоверно хороший результат для этого извивающегося отрезка дороги, постоянно удивлявшего его своей недружелюбностью. Но дождь прошел, и видимость была хорошая. Билл давил на педаль, чувствуя, как большой седан прорезает свежий воздух. Машина была такой длинной, что когда он ехал, обнимая одной рукой подголовник пассажирского кресла — а он часто так делал, — то боковым зрением видел на поворотах зад машины, что давало ему странное ощущение, будто он был человеческой осью.
В дороге Билл смотрел на небо и землю. Он не любил Кейтнесс так, как любил Оркни. Оркни был как Авалон — загадочное место, где за крутыми обрывами острова Хой в лазурном море плескались зеленые, похожие на китов островки. Но это северное побережье Британии состояло из не подходящих друг другу элементов: немного утесов тут, зеленое поле там, чуть подальше — песчаная коса и дюны; а вон там гигантским мячиком для гольфа расположился реактор Дунрейской электростанции, только и ждущий, когда какой- нибудь злобный божок вышибет его своей клюшкой в Пентландский залив. Кейтнесс был пропитан духом неизобретательности. Это было местечко, посещать которое мало кому могло прийти в голову, и печать незаконченности лежала на этих землях.
Как раз за это он больше всего и любил север. У его друзей с юга — профессионалов, представителей среднего класса — здесь бы напрочь отключился внутренний географ. Узнав, что у него есть коттедж в Оркни, они постоянно путали эти острова с Гебридами. Это позволяло Биллу чувствовать (важное для него ощущение), что, когда паром «Св. Ола» выходил из Скрабстерской гавани, он пропадал с лица земли.
Турсо. Серое, унылое место. Многоэтажки — согбенные, сдавленные, похожие на бараки, тянущие к свету свои морды, словно понимая, что этот солнечный свет — последний и скоро вернутся долгие-долгие ветреные ночи. Билл остановился у гаража, на подъеме с того места, откуда открывался лучший вид на Оркни, в шестнадцати милях к северу. День выдался ясным настолько, что он мог увидеть скрюченный столб Хой- ского Старика, гордо охраняющего отвесные скалы. На вершине острова сиял в солнечных лучах
