— Тоже до самого конца. — Он согнулся и повернулся к Биллу, словно они были двумя посетителями, завязавшими разговор у стойки бара — торпеды. — У меня остановка в Пуле, но сегодня вечером я хотел с друганом в Глазго пересечься.
— Ну, я могу высадить тебя у Глазго. Сам я еду через него и на юг.
— Вот и отлично. — Автостопщик улыбнулся, демонстрируя побитые налетом пики зубов. Так улыбаться надо в конце пути — не в начале. — Хорошая машина, — сказал он, все еще улыбаясь.
— Ага, — протянул Билл, — что надо. Так откуда ты родом?
— Турсо.
— А цель поездки в чем?
— Я учусь в Пуле, типа компьютерные курсы. Выпала свободная неделя, я и подумал — съезжу детей проведаю.
— Они в Турсо?
— Ага, там.
А хватка-то еще есть, подумал Билл. Пара миль, несколько вопросов, вброшенных в нужное время, и психика автостопщика откроется подобно китайской шкатулке с потайными отделениями. Они покинули Остров и неслись вниз по двухполосному шоссе. Вынырнули из нестройного елового леса, и перед ними засиял Инвернесс, расползшийся вокруг кафедрального шпиля.
— Инвернесс, — сказал автостопщик.
Он даже констатирует очевидное! — ехидно заметил про себя Билл.
— Так ты этим утром из Турсо вышел?
— Ага. После бурных посиделок, ну, сам понимаешь.
— Так тебя друзья проводили, да?
— Ну, конкретно проводить не смогли - нажрались в слюни все. Пятеро жлобов, и все в дрова. Так что я потихоньку слинял. Сначала стопнулся до Латертона, потом до Дорноха. А потом четыре мили под дождем отмахал, пока ты меня не подобрал.
— Сложно было остановиться. Дорожные работы...
— Ага, понимаю.
— У тебя там палатка и все такое?
— На случай, если до города не доберусь и придется в пути ночевать. По пути сюда так пришлось. Спал у дороги под Авимором.
— И не погано?
Автостопщик фыркнул:
— Еще как! В пять утра дождь как из ведра, а потом хренова корова приходит и начинает дрючить мою палатку. Я еще до рассвета собрался и пошел, палец замерз что хренова сосулька... — Он затих и снова ощерился пятнистыми зубами. Его щетина была синего цвета.
Билл набрался храбрости спросить:
— Значит, выпить любитель?
Автостопщик вжал большой палец в одну глазницу, а средний сустав указательного — в другую. Он тер и гладил глаза, отвечая из глубин болезненного массажа:
— Ну, наверное... Может, больше, чем стоило бы. Не знаю.
Билл скорчил рожу. Он искал левый поворот — шоссе по-прежнему было двухполосным, — когда заметил тропинку. Он надавил на тормоза, мигнул фарами, лениво повернул руль и остановился у обочины. Он сказал: «Надо отлить».
Они оба выбрались из машины. Билл оставил мотор на ходу. Они оба мочились на край леса. Сквозь пар и солнце Билл изучал мочу своего попутчика. Очень темная. Возможно, даже с кровью. В телосложении авто- стопщика было что-то желтушное. Вероятно, почечная инфекция, подумал Билл, или что похуже. Хотя это совсем не обязательно какая-нибудь патология. Народ в Турсо был склонен так пить — точно так же, как и в Оркни.
На одном только Папа Билл знал десяток мужчин, которым не было еще тридцати пяти и которые уже имели язву желудка. В приемной доктора Бома валялись сорока с лишним-летней давности буклеты, предостерегающие родителей и описывающие симптомы наркомании у детей. Абсурд, если учесть, что единственные наркотики на острове были предназначены для выведения последа у коров. А рядом с операционной у Бома был наклеен маленький и затертый стикер со слоганом «Пей в меру, Шотландия» и номером горячей линии. Его попутчик, подумал Билл, вполне вероятно, был зависимым от алкоголя, при этом не обязательно являясь алкоголиком.
Когда они вернулись в машину, Билл протянул руку за сиденье парня и вытащил автомобильную бутылку. Она была наполовину полной. «Глотнешь?» Он взболтнул содержимое; оно было легким и прозрачным — таким, каким должен быть поток мочи. Билл оценил борьбу между метаболической потребностью и социальными ограничениями, отразившуюся на лице парня. Он положил ей конец, сделав большой глоток. Затем передал бутылку парню, пробормотавшему:
— Конечно... Ага... точно.
Виски вычистило его личность — словно мина, взорвавшаяся в замусоренном пространстве переднего мозга Билла. Он переключился на заднюю передачу и потянулся. Забрал у парня бутылку и снова ее запрятал. Обнял подголовник и оглядел дорогу. Ничего. Вдавил газ, и машина извернулась назад, поворачиваясь у бедер, на секунду присела на резиновых ляжках, пока Билл переключал передачу, затем встряхнулась и рванула вверх по холму. Двадцать, тридцать, сорок... снова послышалось «гнннгн» турбокомпрессора... пятьдесят пять, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят... по обе стороны дороги мелькали пожилые ели; сияющая дорога впереди звучала подобно резиновой струне; небо кричало: «Гони!»; ритм регги пульсировал как кровь: «Нет-нет-нет-нет! Ты не любишь меня, я теперь это знаю...» Билл не чувствовал боли. Парень что-то кричал, Билл нажал ВЫКЛ.
— ...аркированные машины...
— Что ты сказал? — Голос Билла был четким и полностью совпадал с внезапно тихим пространством машины. Он звучал как угроза.
— Ну это... копы, мужик... мусора... У них немаркированные машины на этой дороге.
— Я знаю. — Билл глянул на спидометр. — Я все равно иду на восьмидесяти пяти, они не остановят, пока в упор к девяноста не приблизишься... Ты куришь? — Даже не пытаясь как-то закончить разговор, Билл выудил из внутреннего кармана еще один косяк.
От виски и травы парень открылся. Он еще сильнее вдвинулся в свое сиденье, расположился поудобнее, и Билл начал скармливать ему вопросы. Его звали Марк. Его отец был судовым инженером. Значительно старше матери. Отец был венским евреем. Беженцем. Проектировал ранние сонарные системы. Мать умерла от рака, когда Марку исполнилось восемь, отец — четыре года спустя. У отца были деньги, но наследство растратили опекуны. Марк с братом оказались в детдомах. Их разлучили. Марк бросил школу, нашел работу водителем. Женился, завел двух детей и...
— Обделался, похоже.
— В смысле?
— С детьми, типа. Обделался. Понимаешь, был я молодой — не знал, чего хочу. До сих пор не знаю, наверное. — Он снова улыбнулся Биллу — улыбкой, которая, несомненно, некогда была неотразимой.
Билл ждал этого; этого спуска в подвалы сознания Марка. Дети — его взаимоотношения с детьми — должно быть, именно это его лестница вниз. Билл почти сразу же записал Марка в беглецы. Было в нем какое- то уязвленное уныние, показывавшее, что он из тех, кто готов ранить, но боится бить. Из тех, кто скажет что-то запретное, а затем попытается взять свои слова назад. Из тех, чья способность любить себя может проявляться только через нахальство и нарциссизм.
Билл подумал, что уже достаточно ненавидит Марка. Ненавидит его готовность излить душу. Его поглощенность собой. Его унылую неинтересность - пока они курили косяк, он четырежды сказал Биллу, какая хорошая «дурь» в Пуле и как ловко он и его кореша ее достают. Билл решил выкачать Марка досуха. Выпотрошить прошлое, четвертовать настоящее и взять на мушку будущее. Билл и раньше часто играл в эту игру — пытался узнать как можно больше о ком-то, с кем встретился случайно. Узнать как можно больше, но при этом — вот что самое трудное — не говорить ничего о себе. Как только жертва начинает задавать вопросы сама, игра окончена.
