О, юность моя!

капитана.

— Ну! Правда? — обмирающе пролепетал Улька.

— А что ж другое? В Одессе революция. Там не по­смотрят!

Голос его приобрел нотки угрозы. Улька опасливо оглянулся на Немича. Никто ничего больше не говорил.

К вечеру дошли до Ак-Мечети и благополучно выбро­сились на берег. Немич взвалил на спину свой мешок, Артуру и Ульке подал руку, обнял Леську и пошел по направлению к рыбачьему поселку.

— Ну как? — весело спросил Елисей. — Бить меня здесь будем или оставим до Евпатории?

— Извини! — тихо сказал Артур. — У меня к тебе сейчас только одна претензия: почему ты с самого нача­ла не посвятил нас в свою тайну? Это просто оскорби­тельно. Неужели мы не помогли бы Сеньке, если б узнали про «Варфоломеевскую ночь»?

— Елисей! — сказал Улька. А что надо прочитать, чтобы ясно представить себе коммунизм? А то ведь все как будто что-то такое знают, а я один ничего. Неудоб­но как-то, верно?

— Я и сам неграмотный, — ответил Леська, смеясь.— Сам живу на обрывках фраз: тот обронил, этот процедил сквозь зубы... Хватаю!

Елисей глядел на них с мягкой улыбкой: мальчики стали взрослеть на глазах. «Повешенный, очевидно, не­плохо агитирует», — подумал он, сам не ожидая от себя такой жестокости.

— Ты лучше вот что скажи: как мы поедем обрат­но?— оборвал разговор Артур.

К рассвету все трое были уже в городе.

В Евпатории тем временем начались аресты. Контр­разведчики, сопровождаемые эскадронцами, врывались в квартиры, указанные в списках, и уводили арестован­ных на дачу «Вилла роз», штаб-квартиру Выграна. «Вар­фоломеевская ночь» разразилась гораздо раньше, чем ее ожидали.

Утром выяснилось, что списки оказались неполными: Караева не взяли. Но в таком случае за что взяли всех других? Демышева, Кораблева, сестер Немич — Варва­ру и Юлю?

Все еще надеясь на закон, Караев решил пойти к Выграну, потребовать от него ответа. Он надел единствен­ный свой выходной костюм цвета маренго, рубашку с крахмальной манишкой, серый галстук и серую шляпу. Жена прошлась по костюму щеткой и сказала: «В доб­рый час». Они поцеловались, и Давид бодро и даже мо­лодцевато пошел разыскивать Выграна. Наивность в на­чале революции была порой свойственна даже и некото­рым великим людям.

Караев шел, постукивая каблуками. Он шептал про себя первые слова будущей беседы с Выграном: «Какое вы имеете право, господин полковник...»

Вот он прошел мимо «Дюльбера» и вскоре очутился у ворот серой дачи «Вилла роз».

— Я к полковнику Выграну! — бросил он часовому с таким видом, что часовой чуть не взял «на караул».

— Постойте! Вы кто такой? — спросил подошедший к ним начальник наружной охраны капитан Новицкий.

— Я председатель Евпаторийского военно-револю­ционного комитета.

Новицкий растерялся.

— Проводите меня к Выграну! — потребовал Караев.

Капитан готов уже был подчиниться властному голо­су, но в этот момент к ним подошел прапорщик Пищи­ков.

— Это Караев! — закричал он в испуге. — Самый страшный большевик города. Бейте его!

Пищиков с размаху ударил Караева в лицо. Новиц­кий бросился на подмогу.

— Бей его! Чего стоишь? — закричал он часовому.

Часовой вздрогнул, потоптался на месте, крякнул,

матюкнулся и принялся действовать прикладом.

Караев лежал на боку. Он тихо стонал. Изо рта пузырилась кровь. Капитан ногой опрокинул его на спину. Теперь стало видно, что у Караева выхлестнут глаз и выбиты зубы. Очнувшись, он стал надрывно кашлять, за­хлебываясь кровью.

Капитан, тяжело дыша от усталости, вдруг увидел сторожа Рыбалко, обслуживавшего «Виллу роз».

— Мешок принеси! Живо! И веревку!

Капитан и прапорщик накинули на шею Караева пет­лю, притянули голову к ногам, скрутили и, надев на него мешок, поволокли к пляжу. По дороге Новицкий, достав лопату, изо всех сил врезал ее в свою жертву. В мешке что-то хрустнуло. Когда притащили Караева к морю, он еще дышал. Стали рыть могилу. Караева бросили в мок­рую яму и засыпали живого.

— Нет, вы подумайте! — возмущенно говорил капи­тан прапорщику на обратном пути. — Посмел явиться! Лично! Важная птица! А? Только подумайте! Наглость какая!..

Ему было стыдно перед Пищиковым.

В это утро очень волновалась семья Бредихиных: но­чью приходили за Андроном, но, к счастью, он находил­ся в плавании. А тут еще Леська пропал.

А Леська въезжал в город, сидя с товарищами в яхте, которая с вынутым свинцовым килем стройно высилась на телеге. Первым, кого они увидели у виллы Булато­вых, был Девлетка. Встреча оказалась случайной, но очень важной.

— В городе аресты, — сказал Девлетка громким ше­потом, хотя рядом никого не было. — Приходили за Анд­роном. Лучше спрячься пока что, а то Алим-бей и на тебя напустится, он теперь просто с ума сошел.

Девлетка, опасливо озираясь, убежал.

— Тебе надо прятаться у Володьки, сказал Ар­тур. — К Шокаревым с обыском не пойдут.

— Правильно, — согласился Леська и соскочил с те­леги. — Так и сделаю.

Артур и Улька поехали дальше, но Елисей пошел не к Шокаревым, а к доктору Казасу.

Казас, один из тех легендарных врачей, которые не только лечат бедняков бесплатно, но еще снабжают их лекарствами и деньгами, был отцом единственной до­чери, Ольги. Ольга, по-видимому, должна была стать невестой Листикова. Вообще же она входила в их компанию, и Леська считался у них в доме своим человеком. Здесь тоже обыска не должно быть.

Когда Леська звонил, пальцы у него дрожали.

— Оля дома?

— Нет, — сказала горничная. — Она уехала в Симфе­рополь.

У Леськи упало сердце.

— Кто там? — раздался из столовой голос Казаса.

— Леся Бредихин.

— Пусть идет сюда.

Леська шагнул в коридор, снял бушлат и вошел в сто­ловую. Борис Ильич сидел за самоваром и играл в карты с каким-то бородатым мужчиной.

— Знакомьтесь! — сказал Борис Ильич. — Мой кол­лега — земский врач. Тоже Ильич, но Дмитрий. Даша! Угостите гимназиста чаем.

Пока горничная угощала Леську, врачи беседовали о каком-то интересном медицинском случае. Леська пил чай, жевал бутерброды, но не чувствовал вкуса. Нако­нец он не выдержал:

— Господа! Вы слышали что-нибудь о том, что Вы­гран устроил в Евпатории «Варфоломеевскую ночь»? Он арестовал всех, кто сочувствует коммунистам.

— Впервые слышу... сказал Борис Ильич и рас­терянно высыпал карты на стол.

— Да вы-то чего волнуетесь, молодой человек? — очень спокойно спросил Дмитрий Ильич. — Разве вы со­чувствуете большевикам?

— Сочувствую! Думаю, что и вы сочувствуете. Разве может хоть один порядочный человек не сочувствовать идее коммунизма?

— Не знаю. Не думал. Медицина вне политики.

— Вот-вот! — сказал Леська, еще более раздра­жаясь. — Вчера прописали двадцать — тридцать мик­стур, потом пообедали, к вечеру пришли к своему колле­ге играть в «шестьдесят шесть», засиделись, заночевали, а утром, перед тем как идти в больницу, решили до­играть?