и гримируешься, не вижу ничего дурного в том, чтобы сделать столько дублей, сколько нужно».
Олтмен отыгрался на съёмках финальной сцены фильма, когда в пургу Мак-Кейб, преследуемый шайкой головорезов, уже смертельно раненный, падает в сугроб. Вспоминает Маргеллос: «Уоррен был по уши в снегу, а тут ещё ветровая машина хлестала его снежными хлопьями по лицу. Холод был собачий, но Боб упрямо твердил: «Хорошо, ещё разок». Уоррена в очередной раз откапывали и всё повторялось снова. Так мы сделали дублей двадцать пять».
Занимаясь монтажом, Олтмен заметно усилил свой авторский посыл. Он переходит от кадра с гибнущим Мак-Кейбом к эпизоду, когда горожане истово спасают свою горящую церковь, а затем — к миссис Миллер, лежащей в полуобморочном состоянии после опиума. Под грустную балладу в исполнении Леонарда Коэна снег медленно покрывает тело мёртвого Мак-Кейба и никому нет дела до драмы главного героя — его смерти. Мрачное настроение, создаваемое монтажом, развеивает всю псевдогероику и подчёркивает презрение Олтмена к кинозвёздам.
В конце января 1971 года, ещё до завершения съёмок, на площадку приехала Полин Кэйл. Пару раз она отужинала с Бобом.
Съёмки фильма «Мак-Кейб и миссис Миллер» оказались изматывающими чисто физически. Олтмен улетел в Париж, чтобы отдохнуть и расслабиться. Битти отправился в море на яхте Сэма Шпигеля, где начал работать над собственным вариантом сценария к фильму «Шампунь». В январе прошлого года Таун, наконец-то, сдал Битти свою работу. Прочитав, Уоррен так и не увидел ожидаемой формы: «В сценарии Тауна отсутствовала необходимая структура. Так у «Шампуня» появились две версии».
За время работы над сценарием и некоторое время после её окончания у Тауна родилась и оформилась привязанность к женщине и собаке. Правда, сказать, к кому больше, трудно. Таун начал встречаться с Джули Пайн в 1969 году, возвратившись в Лос-Анджелес после лондонской аскезы. Вместе с ним она переехала в дом на Хаттон-Драйв. Пока Таун в клубах сигарного дыма корпел за печатной машинкой, женщина в саду корчевала пеньки и пересаживала заросли роз. За тяжёлую руку он называл подругу «Мамашей Йокум».
После зверских убийств банды Мэнсона, писатель завёл огромную венгерскую пастушью овчарку, вечно слюнявую, со спутанной длинной шерстью и лапами в грязных космах. Назвал он своё чудище Хира Васак из Паннонии [64]. Выбор оказался идеальным — пёс злобно лаял на всех окружающих, транслируя вовне ту злость, что хозяин так умело скрывал. Порода комондор была редкой, в стране таких собак оказалась совсем немного. Посему Таун с удовольствием рассказывал всем о её достоинствах. Он был настолько предан собаке, что однажды даже прыгнул в соседскую выгребную яму, спасая его «невесту», куда та случайно угодила. Выбрался драматург понятно, в каком виде, что можно считать подвигом, зная пунктик чистюли Тауна. Вот комментарий Джерри Эрса: «Пёс был настолько велик, что не помещался на заднем сиденье машины. Боб сажал его рядом с собой впереди, а Джули отправлял назад». По мнению Эрса, данный факт много говорит об иерархии взаимоотношений в этой компании.
Вернувшись, Битти продемонстрировал Тауну свой вариант сценария и заявил: «Я буду ставить этот фильм, нравится тебе моя версия или нет. Будешь участвовать?». Таун прочитал и согласился вернуться в команду. Разногласия урегулировали и друзья возобновили отношения. Несмотря на исключительную корректность, Тауну с трудом удавалось не рассказывать на каждом углу о дружбе с Битти, Николсоном, а позже и с шефом производства компании «Парамаунт» Робертом Эвансом. Он не мог удержаться от соблазна хоть мельком, но упомянуть их имена. Самолюбие надо холить и лелеять, а потопить его в пучине амбиций удавалось далеко не всегда. Здесь уместна сентенция Элиа Казана, которую как-то процитировал Битти: «Нельзя недооценивать нарциссизм писателя». Таун желал, чтобы к нему относились так же, как и к его приятелям — звёздам кино, а поэтому не упускал случая продемонстрировать, что он и сам не лыком шит. Он мог исчезнуть на неделю, а затем появиться и заговорчески прошептать: «Строго между нами — всё это время я просидел в Хьюстоне, перерабатывая в отеле сценарий Битти». Подоплёка очевидна — Битти без Тауна не обойтись. Замечает Эванс: «Боб заявляет, что его вклад в сценарий Уоррена гораздо весомее, чем об этом говорит сам Уоррен. Если делать ставки, я поставлю на Уоррена, у него мозги светлее».
Хотя обычно Таун в разговорах редко упоминал Битти, время от времени, говоря с актёром по телефону, он намеренно делал так, что окружающие слышали концовку его беседы, где он акцентировал внимание на том, что помыкать собой он не позволит даже такой звезде, как Уоррен Битти. Обычно это выглядело так, правда, в чуть более крепких выражениях: «Ну, ты и фрукт… да, такой-сякой… а это что за хреновина». Так могло продолжаться и полчаса. Сценарист Джереми Ларнер, которому Таун не преминул дать послушать разговор со звездой, вспоминает: «С Битти Таун млел и таял, получая истинное удовольствие. К Николсону он относился просто как к умнице, с которым приятно общаться, а с Битти мог проявить лукавство, подчёркивая тем самым, что этот человек заслуживает большего внимания. Должно быть, он Битти ставил выше, чем Джека, да и любил его больше. В Голливуде большинство ребят с большим интересом и восторгом относятся друг к другу, чем к женщинам, с которыми спят». Добавляет Эванс: «К Джеку Таун относился как к равному, а Битти воспринимал как мессию».
Частенько Таун замечал, как не легко общаться с Битти, однако сам всё больше и больше походил на него. Стоило Битти отрастить бороду, как борода появлялась и на лице Тауна. У них были похожи голоса, построение предложений и ударения. Как и Битти, Таун мог позвонить рано утром и, не представляясь, начать разговор еле слышным шёпотом. По телефону их различить было невозможно, почему Битти и мог разговаривать с Джули совсем как Таун.
«Таун стал своеобразной тенью Битти, правда, одно отличие у них было, — вспоминает Бак Генри. — От него всегда сбегали девчонки — якобы путали рестораны, куда тот их приглашал». В Голливуде Тауна называли «негром Уоррена». Он участвовал в каждой картине Битти, часто не получая гонорара. Говорят, что весной 1973 года Битти вынудил Тауна принять участие в работе над сценарием фильма «Параллакс» в самый разгар забастовки драматургов. А ведь это было серьёзное нарушение, узнай об этом кто-нибудь. Его могли включить в «чёрный список», обязать выплатить крупный штраф, не говоря уже о вынесении решения о временном запрете на профессиональную деятельность. Посмеиваясь над своим зависимым положением, Таун называл Битти Вездеходом, в том смысле, что с таким «пропуском», как Уоррен, он попадал в списки приглашённых на самые закрытые тусовки, а себя — Издольщиком. Конечно, это обижало. «Всегда чувствовал себя одним из попугаев Хефнера [65] — им тоже крылышки подрезали, чтобы летать могли, но не дальше территории усадьбы владельца «Плейбоя», — замечает Таун. По мнению сценариста, Битти у него в неоплатном долгу.
Как только Битти вернулся в Лос-Анджелес, Олтмен показал ему результат работы над материалом. «Диалогов не было слышно, — вспоминает Битти. — На первых двух частях, где обычно всё должно быть без сучка, без задоринки, никакой чёткости и в помине не было». Битти был разочарован, а если по правде, был вне себя.
Почему звуковая дорожка оказалась в таком состоянии, так и осталось загадкой. Правда, погода на съёмках в Ванкувере была отвратительная — то дождь, то снег, а ветер выл не переставая. Так что подчищать звукорежиссёру пришлось изрядно. Следует заметить, что Олтмен не любил не только пересъёмку, он терпеть не мог и студийного озвучания. Режиссёр посчитал звук вполне приличным, таким, каким он его себе и представлял; а недовольство Битти воспринял не иначе, как ворчание кинозвезды. Вот мнение Томпсона: «Исполнители главных ролей считали, что каждое их слово — жемчужина; музыка была им не нужна, не говоря уже о диалогах других персонажей». Олтмен только плечами пожимал в ответ на возражения Битти: «Уоррен был в бешенстве, он до сих пор в бешенстве, пусть пребывает в бешенстве и дальше».
Однако не только Битти ничего не слышал. Как-то в выходной во время съёмок к Олтмену зашёл монтажёр Лу Ломбардо. Вот замечание Литто: «Вокруг Боба крутилось много ребят, которые всегда с готовностью говорили «да». А Лу ничего не боялся и называл всё своими именами: если не нравилось, без стеснения говорил — «дерьмо». Важно отметить, что Ломбардо, как и Олтмен, занимался монтажом у самого Сэма Пекинпы. Так вот однажды к нему обратился розовощёкий мальчик-репортёр из журнала развлечений и попросил сравнить двух режиссёров. Лу откинулся назад, чтобы придать побольше глубокомысленности обдумываемой им фразе, и сказал: «Сэм Пекинпа — мужской орган, а Роберт Олтмен —
