переделывать было практически нечего, посему он особенно и не усердствовал. У Поланского обычно появлялся часов в 11 утра вместе со своей собакой Хирой. Отвечал па звонки, звонил сам, выбивал трубку и, набивая вновь, закуривал.
«Чёртова собака имела привычку в сумасшедшую жару укладываться мне на ноги и имитировать сексуальное возбуждение, — вспоминает Поланский. — А тут ещё Боб начинал раскуривать трубку. Нелегко терпеть такое восемь недель. Боб отстаивал каждое слово, каждую реплику, как будто это была эпитафия на мраморе». В ответ Поланский произносил бесстрастную речь, объясняя, как и почему следует изменить ту или иную сцену. Боб делал движение, отдалённо напоминающее кивок одобрения, и со словами «Пора вывести Хиру погулять», оставлял режиссёра один на один со своим сценарием».
«Мы спорили изо дня в день буквально но каждой мелочи, — соглашается Таун. — По поводу имён:
— Как её зовут?
— Нет, не пойдёт, слишком по-еврейски.
— Кто сказал, что по-еврейски? — И так — без конца. А тут ещё Роман периодически выскакивал из дома, чтобы заснять па «Полароид» девчонок-хиппи, которые голые по пояс, но в подтяжках, прыгали с трамплина в воду. Конечно, это отвлекало».
Во всём сценарии нельзя было докопаться до сути названия. Таун, как писатель, считал это находкой, для него это была метафора. Поланский же, как режиссёр, стремился к конкретике и всерьёз замыслил снять хотя бы эпизод в реальном Китайском квартале. Думали, рядили, пока Сильберт саркастически не заметил: «Может, обойдёмся тем, что они съедят что-нибудь из китайской кухни?»
И, наконец, финал фильма. Именно споры вокруг него привели к ругани и взаимным оскорблениям.
— Я учился в Польше в Школе искусств…
— Польская Школа искусств — это но определению противоречие, идиот, таких не бывает, — перебил Романа Таун.
— А ты, писака, который слово не вычеркнет из страха, что и так больше не сможет написать.
— Роман, если это обо мне, то ты вдвойне идиот, потому что я напишу столько, что мало не покажется. Просто я считаю, что есть более стоящее занятие, чем переписывать готовое.
В оригинальном варианте Тауна Эвелин Малурси убивает Ноя Кросса, своего продажного отца. Другими словами, выходил счастливый конец — поруганная невинность отмщена, зло — наказано. В представлении Поланского, мир гораздо хуже. Он считал, что Кросс должен продолжать жить и контролировать будущее ребёнка, зачатого от связи с собственной дочерью, а Эвелин, наоборот, — умереть. Детективу же, Джеку Гиттесу, ничего не остаётся, кроме как беспомощно наблюдать за происходящим. «Я рассматривал эту работу как серьёзный фильм, а не приключенческую ленту для детей», — замечает Поланский. «Главный аргумент Романа — такова жизнь: в Лос-Анджелесе гибнут красивые блондинки. Так погибла и его Шэрон», — резюмирует Таун.
Коппола понемногу начал привыкать к успеху. «Гадкий утёнок» превращался в лебедя. Приезжая в Лос-Анджелес, благодаря стараниям Фредериксона, он даже стал пользоваться благосклонным вниманием женщин. «Впервые за долгое время я не хотел оставаться один, — вспоминает Коппола. — А романы были как романы, вполне традиционные, как в школе. Из серии «самая красивая, что я встретил в своей жизни». У кого такого не было по молодости».
В Сан-Франциско он начал получать почтой чеки на миллион долларов от компании «Парамаунт», словно знак благословения свыше новой художественной эстетики и морального оправдания появления на этом свете режиссёра с гигантскими экономическими возможностями. «Я стал одним из первых среди молодых, кто разбогател в одночасье», — замечает Коппола. О себе Фрэнсис стал думать как о Доне Карлсоне. И всё же его не отпускало чувство, что он совершил непоправимую ошибку, исправить которую уже не суждено. «В определённом смысле я погубил себя. Ведь я мечтал заниматься оригинальными проектами как режиссёр-драматург, но дальнейшая карьера пошла совсем в ином направлении. По большому счёту, «Крёстный отец» заставил меня отказаться от очень многих надежд».
Для такого фантазёра, как Фрэнсис, нечаянное богатство оказалось счастливым даром двойственного свойства. Он вёл себя как ребёнок перед столом со сладостями — никак не мог решить, с чего начать, а в результате мёл всё подряд. Жажда власти дезориентировала его. «Появилось так много новых соблазнов, — объясняет Коппола. — Думаю, из подсознания вырвалось желание выйти из атмосферы детской болезни, когда я был вынужден пребывать в одиночестве. Я больше не хотел оставаться в комнате один, без друзей».
Коппола тратил деньги на покупку недвижимости и игрушек. Он приобрёл дом из 28 комнат, построенный в форме яйца зарянки голубого цвета на Бродвее, 2 207 в шикарном квартале Пасифик-Хейтс, откуда открывался захватывающий дух вид на мост «Золотые ворота». Одна комната была полностью отдана во владение электрической железной дороге. В другой режиссёр установил музыкальный автомат «Уирлитцер» с коллекцией редких пластинок Энрико Карузо, записанных на скорости 78 об/мин. Танцевальный зал он переоборудовал в кинозал с синтезатором, клавесином и набором роликовых коньков, оставшихся от съёмок фильма «Ты теперь большой мальчик». Словно молодой дельфин, Фрэнсис с удовольствием выделывал куберты, ныряя в небольшой, в форме листа клевера, бассейн в мавританском стиле. В столовой висел портрет Мао работы Уорхола. Мебель — итальянский модерн, сочетание кожи и хрома. В главной спальне стояла кровать из жёлтой меди. Через несколько лет, когда буйство приобретательства Копполы пойдёт на спад, когда у него уже будут собственные дома в Сан-Франциско, долине Напа [83], Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и даже один временный — в Маниле, для съёмок «Апокалипсиса сегодня» — Элли подсчитает, что на ней лежала ответственность поддерживать в должном порядке ни много ни мало — 27 ванных комнат.
Коппола отказался от идеи возродить «Калейдоскоп» в прежней форме коллективистской сотрудничества. Более того, он превратил своё детище в традиционную производственную компанию. Студия теперь размещалась на площадях театра «Литтл фокс» и в знаменитом «Часовом», уникальном 7- этажном здании в форме утюга на пересечении улиц Колумбус и Кёрни, которое устояло во время землетрясения 1906 года. Коппола выкупил его у «Кингстон трио». Новый владелец отреставрировал сооружение, проявляя исключительный такт и внимание, что потребовало немалых средств. Дизайном личного офиса режиссёра на верхнем этаже занимался Дин Тавуларис. Качество и красота отделки интерьеров не уступали работам мастеров эпохи Возрождения в покоях царствующих особ. Стены кабинета, по трём сторонам которого располагались окна, были отделаны панелями из белого дуба ручной работы и инкрустациями в стиле «арт деко», медная фурнитура начищена до зеркального блеска. Купол помещения украшала диорама из сцен его фильмов, над которой, в самом центре, далеко-далеко ввысь уходила небесная лазурь, написанная братом дизайнера, Алексом.
Коппола был полон новых грандиозных планов. Он купил радиостанцию, журнал «Сити», вертолёт «Джет рейнджер» и даже половину турбовинтового самолёта МЮ2Л «Мицубиси» — самолёт был приобретён на паях с финансистом Джорджем Гундом Естественно, в компании летательный аппарат прозвали «Эйр Фрэнсис». Позднее Коппола приобрёл и часть акций в сети кинотеатров Дона Ругоффа «Синема 5» в Нью-Йорке, которую рассматривал как площадку для собственных прокатных нужд, небольшой, но исключительно важный кирпичик в его, независимом от Голливуда здании. В планах режиссёра уже вырисовывались перспективы трёх кинофильмов — «Апокалипсис сегодня», «Такер» и «Чёрный жеребец». «В основе всего, что я тогда делал, лежало стремление освободиться от контрактных пут, на которые были вынуждены идти режиссёры. Ведь мы соглашались на полный отказ от своих интересов — отказывались от прав на картину, авторский монтаж, контроль прокатной судьбы фильма — ради получения аванса, на который и ставили картины». Позже Копполе удалось уговорить Ругоффа изменить название компании на «Синема 7» — 7 апреля был день рождения режиссёра и его счастливое число.
Привлечённые успехом Копполы, вокруг «Калейдоскопа» стали во множестве крутиться разные тёмные личности. Одной из них была девушка по прозвищу «Солнечное сияние». Имя, скорее всего, пристало к ней не из-за солнечного света, который, как предполагалось, она должна была излучать, а от названия одного из видов «кислоты». Она оказалось из тех людей, кто без зазрения совести может
