пошел за «языком». Так казалось другим. Но я действовал по плану, мгновенно народившемуся и окрепшему в моей голове. За считанные минуты народившемуся и окрепшему. И основывался он на том, что немцы — аккуратисты, они в любом окопе чуть ли не в первую очередь оборудуют отхожее место. А то и не одно. Значит, если ночью немецкий солдат из своей землянки выберется, то куда он немедленно засеменит?
Мой замысел оправдался полностью.
Когда вернулся с «языком», были, конечно, восторженные ахи и охи, была и откровенная зависть моему фронтовому фарту; кое-кто даже вспомнил, что я невредимым и с советско-финляндской войны вернулся, в то время как многие… Таким тоном все это было обронено, будто подозревался я в чем-то.
Но больше всего меня удивило командование дивизии: по его ходатайству мне было присвоено звание капитан-лейтенанта, ее командир прилюдно вручил мне орден Красной Звезды. Для сорок первого года, поверьте, это была очень высокая награда.
А прошло еще недели две, — подчиняясь приказу, вступил в командование батальоном.
Итак, в июне 1940 года, окончив училище, я получил звание лейтенанта. За полтора года, промелькнувших мгновением, стал и капитан-лейтенантом, и командиром батальона, и… орденоносцем!
Было от чего закружиться головушке, но я выстоял, не поддался льстивым голосам. Ведь они настойчиво твердили, что мне уже пора полком командовать. Дивизией, к сожалению, чуть-чуть рановато, а вот полком в самый раз! До тех пор я старался не обращать внимания на этот откровенный подхалимаж, пока меня не вызвал к себе командир полка. Вызвал, предложил садиться, указав рукой на табуретку, жавшуюся к простому обеденному столу, и сразу же выпалил, что со временем, если опрометчивым поступком сам себя под откос не спущу, обязательно буду командовать и полком. Может быть, даже дивизией. Но лично он, старый служака, никогда не одобрял и не одобрит тех молодых командиров, которые к вершинам своего благополучия скользят подлыми тропами, подсиживая или пороча наговорами кого- то.
Я еще переваривал услышанное, а он уже закончил ультимативно:
— Для первого раза замнем, забудем это дело. А повторится — не обессудь: не служить нам вместе.
Он говорил вроде бы полностью владея собой. Зато у меня буквально полыхали не только уши, но и лицо, шея. Я был настолько возмущен услышанным, что боялся слово молвить в свое оправдание: казалось, вот-вот разревусь. Да и что я мог сказать такое, чтобы оно сразу обелило меня?
А назвать фамилии тех двух командиришек, за слова которых сейчас получил взбучку от командира полка, для меня было непосильно: еще деда вдолбил мне в голову, что нет ничего подлее предательства, выдачи товарища, который доверился тебе; в училище это закрепили намертво.
Впервые, опустив глаза, я вышел от начальства…
Помните, в начале своей исповеди я признался, что ненавижу кукушек вообще, а еще больше ненавистны мне… Там я ограничился многоточием. Зато сейчас скажу откровенно: еще больше я ненавижу людишек-подлецов, которые живут за счет доносов на товарищей, которые считают день пропавшим, если им не удалось напакостить хотя бы одному человеку!
В училище нас научили многому. Во всяком случае, я так считаю. Но почему даже не намекнули, что в повседневной жизни мы обязательно столкнемся со всей этой грязью? В меньшей или большей мере, но столкнемся.
Наконец нам удалось окончательно остановить немцев, они, как и мы, засели в глубокие окопы. И вот потянулись месяцы позиционной войны. Нудные от своего серого однообразия.
До февраля 1942 года жизнь ползла настолько однообразная — хуже невозможно. Думал, до лета она такой сволочной будет. И вдруг 14 февраля меня вызвал к себе командир полка. Встретил обычно. И если бы не излишняя суховатость голоса, мне бы вовек не догадаться, что он чем-то взволнован.
— Тебя требует командир дивизии, — сказал он, здороваясь со мной. — Зачем, не знаешь?
Я пожал плечами.
У командира дивизии пробыл тоже ровно столько времени, сколько тому потребовалось, чтобы переадресовать меня в штаб армии, к полковнику, который заворачивал всей разведывательной работой. Сказал это командир дивизии и сразу отвернулся от меня. Дескать, мне нисколечко не интересно, зачем тебя туда затребовали.
В штабе армии, куда прибыл около полуночи, меня без промедления приняли начальник «Смерш» и тот командир, который отвечал за всю разведывательную работу. Два полковника с одинаково холодными глазами приняли меня. Разговор начал (да и вообще вел его до конца) тот, который отвечал за всю армейскую разведку. После первых же его вопросов стало ясно: им, этим двум полковникам, известно буквально все, что зафиксировано в моем личном деле.
Первый экзамен я выдержал. К этому выводу пришел потому, что полковники вдруг многозначительно переглянулись, а затем на стол легла карта. Глядя исключительно на нее, полковник, отвечавший за всю разведывательную работу, и поведал мне, чего командование армии ждет от меня. Он именно так и сказал: «Командование армии…»
Сформулировать задание, полученное мной, очень легко: проникнуть в квадрат «Н», где и взорвать — полностью уничтожить! — то, что найду там.
Чувствуете, какие обтекаемые слова? «Проникнуть», «что найду там»…
Для выполнения этого задания мне разрешалось взять до тридцати человек. Если есть желание, самому назвать каждого.
И только теперь, когда мне стало — известно главное, заговорил начальник «Смерш». Он сказал, четко выговаривая слова:
— Думаю, объяснять не надо, что это государственная тайна? Лично ответишь, если обнаружится утечка информации.
Заночевал я в избе, куда меня отвели. Поужинал плотно и вкусно, как уже давненько не едал, и улегся в горнице на широченную хозяйскую кровать. Мне для отдыха была отведена горница, а в кухне всю ночь смолили махру три автоматчика. Их посадили там будто бы для того, чтобы кто ненароком не потревожил меня, не спугнул мой сон.
Вроде бы все условия для сна были созданы, но заснул я лишь под утро. Все думал о задании, которое доверили мне. И пришел к выводу, Что та военная техника особой секретности, которую мне надлежало найти и уничтожить, утеряна именно нашей армией; тогда, когда это случилось, вероятнее всего, более высокому командованию не сообщили об этом. Может быть, и просто побоялись, что в горестной горячке общего отступления, очень смахивающего на самое заурядное повальное бегство, их бы расстреляли без суда и следствия. Все эти месяцы армейское командование черт знает на что надеялось, а теперь, когда уже попахивает весной, вдруг дошло до него, что скоро снега стают, что фашисты сейчас не прут оголтело вперед, а топчутся на месте, вкопавшись в землю по уши. Значит, спешить им теперь некуда, значит, теперь появилась у них возможность тщательно обшаривать все леса, лесочки и даже болота. Вот, чтобы опередить их, командование армии и посылало меня с товарищами в квадрат «Н»; оно намеревалось задним числом полностью уничтожить все следы своей прошлой беспечности.
Разгадал тайну командования армии, основательно подумал и пришел к выводу, что моим завтрашним подчиненным для их же спокойствия вовсе не обязательно знать задание в деталях, с них будет вполне достаточно и того, что нам приказано взорвать некий объект.
Только потому пришел к этому решению, что почему-то боялся, как бы соответствующие товарищи потом, когда задание нами будет выполнено, надежно не упрятали и последних свидетелей своего служебного преступления. Не знаю почему, но побаивался именно этого.
И еще пришел к выводу: командование армии и сейчас страхуется на тот случай, если что-то нежелательное для него все же просочится, доползет до Москвы; потому и уклонилось от разговора со мной, вместо себя подсунув двух этих полковников.
Двадцать человек я включил в свою группу, и уже следующей ночью ко мне прибыл последний из них.
Не буду описывать, как мы переходили фронт, как пробирались по вражескому тылу к своей цели, как долго и с каким огромным риском для себя отыскивали — и отыскали! — ее. Скажу лишь одно: именно отыскать то место, где было упрятано это ЧТО-ТО, и оказалось самым трудным. Невероятно трудным. Прежде всего потому, что снег надежно замаскировал многие приметы, которые должны были служить для
