Только вперед! До самого полного!

у сестер подозрительно набухли веки и припухли, покраснели носы; да и дядюшка Тоомас в самый разгар ужина вдруг раскурил трубку.

В дорогу их собирали всей семьей. И если дядюшка Тоомас позаботился о том, чтобы у них была добротная одежда на любую погоду, то жена его наготовила столько снеди, так уговаривала все это обязательно взять с собой, что у Максима бессильно опустились руки. До тех пор по этому поводу спор продолжался, пока дядюшка Тоомас самое нужное не сунул в заплечный мешок Максима, а все прочее приказал убрать подальше; и вообще, если жене хочется, чтобы эту гору еды Максим выбросил в лесу, то почему бы лишний раз не подкормить подсвинка?

Больше всего Максим боялся неумолимо приближающегося момента прощания. Ведь дядюшку Тоомаса и Андреаса он мог запросто обнять и помолчать, прижавшись к ним. А как быть с женой, с дочерьми дядюшки Тоомаса? Сказать же лишь слова благодарности — язык отказывался. Выручила Рита: она, расцеловавшись с женщинами, так же искренне поцеловала и мужчин. Максим молча последовал ее примеру. Теперь, когда оставалось только шагнуть через порог, дядюшка Тоомас и сказал, ткнув мундштуком трубки в сторону Риты:

— Ты подождешь нас здесь.

Как, разве они не вместе пойдут? Этот вопрос без труда читался в глазах Риты, он же был готов сорваться с языка Максима. Но дядюшка Тоомас уже шагнул за порог. Андреас и Максим последовали за ним.

Дождь хлестал по-прежнему, а ветер, похоже, стал еще яростнее. И темень — даже не верилось, что здесь, в Прибалтике, она может быть такой непроглядной. Тут, под проливным дождем и на ветру, дядюшка Тоомас опять заговорил:

— Тогда ты сказал, что мы можем рассчитывать на тебя.

Максим, не раздумывая, кивнул. И они втроем зашагали в лес. В лесу, когда их со всех сторон обступили угрюмые сосны, Максиму и пришло в голову, что любая сегодняшняя боевая операция, проведенная во вред фашистам, может обернуться прямой уликой против дядюшки Тоомаса: ведь его работник вдруг исчезнет именно в эту ночь. А у фашистов с подозреваемыми в неблагонадежности разговор короток…

О своей тревоге немедленно не сказал только потому, что уже точно знал: дядюшка Тоомас исполнителен до невероятности, если ему сказано товарищем, которого он считает старше себя по должности, что нужно явиться туда-то и тогда-то, он обязательно прибудет.

Шли, казалось, в кромешной темноте, но дядюшка Тоомас вывел их точно на ту полянку, где тогда состоялась встреча с незнакомцем. Вышли на полянку — сначала показалось, что здесь никого нет. Но вот из-за сосен вышел человек. Следом — второй, третий… Семь человек насчитал Максим. Среди них был и тот, который тогда беседовал с ним. Он и сунул в руки Максима автомат, если верить пальцам — советский, ППД. Максим проверил, хорошо ли ходит затвор, полон ли диск патронами, и, подражая другим, ремень автомата перекинул через шею, чтобы автомат висел на груди; положил на него руки.

И опять шли. Куда, зачем конкретно — этого Максим не знал. Он просто шагал и шагал за дядюшкой Тоомасом, который, казалось, скользил над землей — так бесшумны были его шаги. Или дождь, барабанивший по капюшону брезентового плаща, заглушал их?

Вышли к какому-то тракту — разделились на две группы. Максим оказался в той, которая еще чуток прошла вперед. Когда вновь остановились, к Максиму подошел старший и сказал спокойно, как о самом обыденном:

— Сегодня ночью фельдфебель поедет в волость. Под утро поедет. Чтобы быть там к началу рабочего дня… Будем стараться взять его.

Взять рыжего зверюгу в ту ночь, когда из поселка навсегда исчезнет он, Максим?! Это же дядюшке Тоомасу прямая дорога на виселицу!

Это и все прочее, о чем уже успел основательно подумать, Максим без промедления и высказал старшему. Тот терпеливо выслушал его взволнованную речь, несколько раз даже кивнул одобрительно, словно соглашаясь с ним, а потом сказал:

— Мы думали и об этом… Мы сделаем все, чтобы на старого Тоомаса и малой тени подозрения не пало… Или тебе обязательно надо знать все до мелочей? Ты обязательно хочешь быть посвящен во все наши планы? Только на эту боевую операцию или вообще на ближайшее время?

Нет, он, Максим, этого не хотел, он даже понял, что его настойчивость может вызвать подозрения, и поэтому только пожал плечами.

— Еще вопросы имеешь?

Максим отрицательно мотнул головой, хотя очень хотелось спросить: а к чему сводится роль его, Максима? Он должен что-то делать или до окончания операции просто стоять за этой сосной? Для чего, на случай чего стоять?

Потом было долгое ожидание. За эти часы Максим передумал, казалось, обо всем. И об училище, в классах которого провел четыре быстротечных года, и о Рите — удастся ли ее благополучно довести до Ленинграда, не потеряется ли для него она там навсегда, и о том, почему ни один из сегодняшних товарищей не назвал ему хотя бы своего имени. Решил, что Риту он не потеряет, если потребуется, годы искать будет, не только в Ленинграде, а по всей стране, но обязательно разыщет; а что касается сегодняшних товарищей — зачем ему знать их имена и прочие биографические данные, если он уходит от них? А в дороге, которую ему предстоит осилить, всякое может случиться. И о дядюшке Тоомасе, о его семье подумал: действительно ли все так хорошо местные товарищи обмозговали, что они останутся вне подозрений, не пострадают за свою доброту к нему, Максиму, и Рите?

А под утро неожиданно навалилась тревога: вдруг рыжий раздумал и не поедет сегодня ночью? Максиму почему-то казалось, что уцелеет фельдфебель — рухнут все дальнейшие планы его, Максима. Поэтому, когда раздалось благодушное пофыркивание лошади, трусившей мелкой рысцой, он от радости чуть не сорвался со своего места, чуть не побежал навстречу своему кровному врагу.

Как брали фельдфебеля — этого Максим не видел. По легкому шуму и по отдельным репликам догадался, что товарищи неожиданно выскочили из-за деревьев, кто-то из них остановил лошадь, а остальные набросились на фельдфебеля, пригрозив вознице оружием. И еще он услышал голос рыжего:

— Да понимаете ли вы, на кого напали?

Максим увидел фельдфебеля только на большой полянке, куда сразу же увели лошадь, запряженную в пролетку на резиновом ходу. Лошадь стояла, уткнувшись мордой в торбу с овсом, а рыжий пьяница, хотя руки его и были связаны за спиной, хотя вокруг него и толпились люди, явно враждебные ему, держался нормально, можно сказать, даже нагло: он и сейчас так всматривался в лица людей, словно старался запомнить на всю свою долгую жизнь.

Этого Максим не смог вынести и шагнул вперед, остановился шагах в двух от фельдфебеля и спросил дрогнувшим от злости голосом:

— Надеюсь, узнаете меня, господин фельдфебель?

Только теперь что-то тревожное мелькнуло в глазах рыжего, однако он мгновенно справился со своим страхом и ответил, добродушно улыбаясь:

— Я предполагал, что вы притворяетесь глухонемым. Все ждал, когда вы совершите ошибку.

Вроде бы вежливо поговорили, а ведь Максиму хотелось молотить кулаками по ненавистной роже фельдфебеля, молотить до тех пор, пока она не превратится в кровавое месиво; или содрать с него штаны и всыпать ему в десять раз больше «горячих», чем получил сам.

Но недостойно это настоящего воина, не славой, а позором покроет он себя, совершив такое. И, сдержав вздох сожаления, Максим попятился, стал беспричинно вытирать ствол своего автомата.

А дождь лил не переставая, и ветер угрожающе гудел в вершинах сосен. Под монотонный шум дождя и сдержанный гул сосен старший группы, не повысив голоса против обычного даже на самую малость, сказал, глядя на товарищей:

— Этот бош весь в нашей крови. С головы до ног… Давно ли они ворвались к нам, а он из собственного пистолета застрелил уже семнадцать человек. Имеем почти полные сведения и о числе тех, кого убили, замучили по его доносу или приказанию. Ну, разве такой палач имеет право на жизнь?..

Рыжего выпивоху повесили на сосне, стоявшей в лесной чащобе. Лишь после этого старший закурил