Матросы долго молчали. Он не торопил их, он прекрасно знал, о чем они думали. Пушке на сутки всего два снаряда… А если фашисты попрут в атаку? В одну из таких, какие еще недавно были?.. Значит, на артиллерию теперь особо не надейся, больше на свои силы, на свою смекалку полагайся…
— Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать.
Это пробормотал Василий. И, не дожидаясь согласия товарищей, аккуратно положил в печурку несколько сухих щепочек, подпалил их. Теперь, когда в печурке расцвели яркие языки пламени, стали видны бревна наката; недавно они были стенами одного из дачных домиков. На самой восточной окраине Петергофа стоял тот домик.
— Не знаете, лейтенант, по всему нашему фронту такой приказ или как? — наконец спросил мичман Мехоношин — заместитель Максима и вообще, как считал лейтенант, его правая рука. — Мне думается, не должно бы по всему фронту.
Конечно, проще всего было бы ответить утвердительно или заявить, что и он, лейтенант, так же мыслит, но Максим не мог врать этим людям и отрывисто бросил:
— Не знаю.
— А на какой срок такая норма установлена?
— Тоже не знаю.
В жизни Максима, пожалуй, еще не бывало таких тяжелых минут, как эти. В душе он молил, чтобы матросы разговорились, даже раскричались. Тогда бы он, тоже распалившись, прямо рубанул бы им, что, когда город в осаде, и не такое ожидать можно, что все эти ограничения — и продовольственные, и на боезапас — явление, бесспорно, временное. Но матросы молчали.
В этот момент, когда Максиму казалось, что вот-вот должно все же что-то произойти, в землянку ворвалась Рита, едва ступив через порог, поднесла руку к солдатской пилотке и задорно выпалила:
— Здравствуйте, товарищи краснофлотцы!
Сразу же, как только Максим принял взвод, матросы, неизвестно от кого, узнали о всех его недавних злоключениях и сердцем приняли Риту, объявили ее невестой своего лейтенанта. Тогда же и зародилось это шутливое обращение Риты, на которое матросы обычно дружно рявкали: «Здрас, товарищ лейтенант… ша!»
Рита восторженно смеялась, а он, Максим, несколько смущенно поеживался, хотя в душе всегда радовался и приходу Риты, и тому, что матросы искренне и очень доброжелательно признают ее своей.
А вот сегодня никто не подхватил ее шутки. Лишь Василий сказал, не пряча раздражения:
— Пусть и твой Чучероне заходит. Еще околеет под елкой, пока ты здесь с лейтенантом шушукаешься, а спрос опять с нас, рядовых.
— Нет его, мальчики, сегодня удрала я от него! — рассмеялась Рита.
«Чучероне» — солдат Илларион Галкин. Низкорослый — только по плечо Рите, — он служил в той же части, где она была переводчицей, и, если ему удавалось, обязательно сопровождал ее, когда она урывала часок и забегала к морякам. В шинели, сидевшей на нем балахоном, в ботинках с обмотками и в пилотке, почему-то опиравшейся на его уши, он являл собой что-то несуразное, по ошибке напялившее на себя военную форму. Кроме того, хотя он и уверял, что сопровождает Риту лишь в силу обстоятельств, от матросов не укрылись его влюбленные глаза, и они беспощадно донимали его подначками. Но тот оказался еще и на удивление безответным. Единственное, на что у него хватало отваги, когда шутки особенно больно ранили его, — отойти в сторонку и сидеть или стоять там до тех пор, пока Рита не начинала собираться в обратный путь.
Когда Василий впервые обозвал его «Чучероне», Рита сказала, сверкнув глазами и нахмурившись, что не знает такого слова, хотя вроде бы и имеет соответствующее образование. Но Василий не смутился, моментально ответил:
— Слова создаются человеком. Это наукой доказано. Так вот, это слово — личное мое кровное детище. «Чичероне», надеюсь, тебе ведомо? «Чучело» — и подавно? Мое из этих двух образовано. А буква «ры» исключительно для маскировки использована. Кто ее не выговаривает, тот в самую цель бьет… Между прочим, а как ты его зовешь, когда вы с ним с глазу на глаз остаетесь? Иликом? Ларчиком?.. Конечно, это дело вкуса каждого индивидуума. Однако, если быть честным, Чучероне — звучит таинственно, в нем этакое благородство угадывается.
Сколько же времени прошло с тех пор, как впервые было произнесено это слово? Всего лишь два месяца? Но зато каких: ведь стольких товарищей, первыми услышавших его, теперь нет и никогда не будет…
Сняла Рита свою шинель, села на нары рядом с Максимом — матросы сразу же засобирались, им сразу же потребовалось срочно сходить по каким-то своим делам. И опустела землянка. Теперь только Максим, Рита и теплая печурка оставались в ней.
— Что случилось, Максим? — как только вышел последний несколько замешкавшийся матрос, спросила Рита.
Максим верил ей, уже несколько раз имел возможность убедиться, что она умеет молчать, но все равно предпочел ответить уклончиво:
— Так, мелочи разные.
Рита не обиделась, хотя и поняла, что он убежал от дружеского разговора, во время которого обязательно обнажается самое наболевшее: за годы жизни с отцом уже знала (и считала это правильным), что далеко не все служебное следует рассказывать даже самому близкому человеку. И только внимательно и сочувствующе взглянула на осунувшееся лицо Максима.
Какое-то время посидели молча, потом Рита сказала:
— А у меня нашелся папка… Вернее, он нашел меня.
— Что ж, как принято говорить, примите мои поздравления.
— Максим! — с негодованием вырвалось у Риты.
Он вздрогнул, сначала удивленно посмотрел на нее, потом осторожно обнял за плечи, привлек к себе и сказал так проникновенно, как еще ни разу с ней не говорил:
— Прости, Ритка. У меня сейчас в душе такое творится… А про твоего папку, что он здесь служит, случайно узнал позавчера.
— Как ты мог узнать про него, если даже фамилии моей не знаешь, — попробовала Рита защититься от нежности к Максиму, которая, казалось, вот-вот окончательно захлестнет ее.
Рита ошибалась, думая так: все возможное, что касалось ее, Максим постарался узнать сразу, как только стал лейтенантом. Но сейчас откровенно не ответил на ее упрек, попытался отшутиться:
— О вас, уважаемая Маргарита Ивановна, я многое знаю. И при подходящем случае прошу поведать об этом; подполковнику Нестерову Ивану Порфирьевичу. Надеюсь, знаете такового?
Какое-то время они, прижавшись друг к другу, еще посидели молча, затем Рита, даже не шелохнувшись, то ли сказала, то ли спросила:
— Так я пошла.
— Проводить?
— Зачем? Здесь же рядом.
«Рядом» — почти восемь километров, где ни одна попутная машина тебя не подхватит. Но ведь по своей территории ей предстояло идти. Да и подумать, одному основательно подумать ему, Максиму, требовалось: как ни храбрись, а не дай бог, чтобы фашисты пронюхали про норму на снаряды…
Но и теперь Рита ушла не сразу; она еще пришила к его кителю чистый подворотничок, который принесла сегодня, еще проверила, крепко ли держатся пуговицы на шинели Максима. Проделала все это молча, сосредоточенно. Будто он сам был бессилен и подворотничок сменить, и за пуговицами доглядеть.
Наконец Рита все же ушла. Угли в печурке давно превратились в невесомый пепел, который почти весь вылетел в трубу, а он все сидел и думал. Однако в голову только, и пришло, что с этого часа каждый выстрел и вовсе должен быть в цель, что в поиске патронов следует обшарить нейтральную полосу, где и сейчас лежат убитые не только недавно, но и в прошлом месяце: может, у кого из них в подсумках завалялись патроны?
Правда, мелькнула и еще идея, что сравнительно недалеко имеется армейский склад, где ящики с патронами высятся штабелями: дескать, никто и не заметит, если их чуток поубавится. Он безжалостно
