— Анатолий Иванович…
— Меня зовут Павел Петрович… Просто Павел. Сколько вам лет?
— Двадцать пять, — ответил я, начиная удивляться этому допросу.
— Мне тоже двадцать пять, — сказал он. — Вы — студент?..
— Бывший студент, — печально поправил я.
— Ну хорошо, пусть бывший, — он заговорил горячо и страстно. — Вы молодой, образованный человек, не косный, не глупый, способны ли вы поверить в очень странную, необъяснимую историю?.. — глаза его горели странным огнем. — Способны?
— Не знаю, — сдержанно пожал я плечами.
Уж столько раз я сталкивался во время моих хождений по улицам и бедным трактирам, во время житья в нищих комнатах с подобными любителями рассказывать небывалые истории. Доведенные нуждой до отчаяния, люди пытались хоть этими историями как-то оправдать или же выставить себя в интересном, выгодном плане. Но чувствуя себя литератором, писателем, обязанным прислушиваться к боли человеческого сердца, я слушал эти небылицы и, видимо, доставлял большое облегчение рассказчикам, жаждавшим выговориться. Почему бы мне не выслушать и этого одинокого и жалкого человека?
— Ну что же, — вновь пожал я плечами. — Расскажите…
— Кто вы по профессии? — спросил быстро мой новый знакомый. — Гуманитарий или техник?
— Я учился на юридическом, — начал я. — Родители мои, обедневшие дворяне, продали имение и переехали в Москву, но здесь батюшка умер, почти ничего нам не оставив. Вскоре умерла и моя бедная мать, и я вынужден был прервать занятия. — Я невесело усмехнулся. — Что ж, у меня нету средств, увы. Но я пишу, я много пишу, занимаюсь поэзией, прозой, также переводами. Пока, правда, я еще не нашел издателя, но со временем…
— Феноменально! — воскликнул Павел и улыбка появилась на его бледном лице. — Это же гениально, что вы литератор! Тогда давайте так, врубите все свое воображение и постарайтесь воспринимать все, что я скажу, как реальность… — Он нервно облизнул губы. — Слушайте. Представьте, что молодой человек, допустим я, живет в Москве, но только через восемьдесят лет. Не в Москве 1902 года, как вы, а в Москве конца двадцатого века. И этот человек… он тоже молодой литератор… этот человек выходит из своей квартиры, спускается в лифте вниз, выходит из подъезда… — Павел сделал паузу и страшно округлил глаза. — И выходит на восемьдесят лет раньше, в 1902 году!..
Я было поначалу подумал, что вот и еще один доведен жизнью до безумия, но потом посмотрел на него, заглянул в его глаза, и холодок прошел у меня вдоль позвоночника. Все-таки я литератор, человек чувствующий довольно тонко, и вот я всем своим существом почувствовал, что этот человек не врет. Он не безумен и он не врет! И, как ни похоже то, что он сейчас сказал, на бред умалишенного, но все это чистейшая правда. И надо мне решить, относиться с иронией к его рассказу или же поверить всерьез…
— Допустим, — медленно сказал я. — Пусть так, но… но это же все-таки сказка!
— Это не сказка! — грустно сказал он и улыбнулся. — Я вижу, вы мне поверили. Спасибо вам, ведь для меня главное, чтоб не смотрели на меня, как на идиота, а вправду поверили мне. А доказательств я могу найти тысячи…
— А вы кому-нибудь, рассказывали про это? — спросил я.
— Ну а как же! — воскликнул он. — Все смеются и крутят пальцем у виска!.. Милый мой Анатолий Иванович, Толя!.. Какое же счастье, что я тебя встретил! Какое счастье! — Он уже чуть не плакал и смахивал слезу с глаз грязным и драным рукавом своего армяка… — Ты только верь мне, верь, а то сойду с ума…
— Подождите, — прервал я его, подозвал полового, заказал штоф водки и какой-то закуски. Я чувствовал, ей-богу, чувствовал, что стою перед великой и важной тайной, и решил тут уж не высчитывать каждый грош. — Вы, наверное, голодны, Павел?
— Да, — сказал он радостно. — Я тут… у вас уже скоро две недели. Черт знает, как живу…
Половой принес заказ, мы разлили водку, чокнулись с ним, ничего не говоря, выпили и закусили. Приятная теплота разлилась по моему телу.
— А водка у вас лучше нашей, — весело сказал Павел. — У нас ее гонят черт знает из чего, говорят, даже из нефти.
— Из нефти?
— Ага, — он счастливо засмеялся. — Нет, это замечательно, что я тебя встретил. Это великолепно!
— Однако… как же ты? Рассказывай!
— Ну что ж, — он посерьезнел. — Так вот, я живу в Москве 198… года. Я работаю на радио, но тоже пишу стихи… Даже точнее не стихи, а тексты для песен.
— На радио? — переспросил я.
— Ах, да… — встрепенулся он. — Радио, это… впрочем, я тебе потом объясню… Так вот, я подхалтуриваю, пишу тексты для песен. Поэт я, конечно, никудышный, но публика и это кушает, а башли идут. В общем, все было в полном порядке. И вот я вышел из дому, собрался пойти к Вите Капустину, это молодой композитор, и отнести ему пару текстов. Спускаюсь в лифте… Да, у нас дома высокие, я живу на четырнадцатом этаже… вот, открываю дверь подъезда и сначала ничего не замечаю. Потом делаю несколько шагов, оглядываюсь, и — батюшки! — мимо меня едут сани, идут какие-то придурки в диких одеждах, какие-то хипари бородатые и все такое… — Он нервно передохнул. — В общем, сзади меня никакого моего подъезда, ничего нет, а на ближайшей афишной тумбе я читаю, что 12 марта 1902 года в Москве начинаются гастроли цирка Чинизелли. Вот так! Я, честно говоря, подумал, что сошел с ума. И щипал себя, и глаза закрывал… Да что уж там! Я и сейчас не соображу, на каком свете нахожусь.
— Как же ты живешь? — спросил я. — Где?
— Да сначала болтался, как это самое в проруби. Хотел в одном подъезде переночевать, так у вас тут дворники — зверюги. Полицейский меня в часть хотел доставить, а потом говорит: иди, бродяга, в ночлежку на Хитров рынок. А там набрел на какого-то чувака, он меня принял за своего коллегу, за безработного артиста, так с ним в ночлежке и живу… Ужас! Блохи, вонь, грязь. Прямо «На дне» Горького… Слава богу, мне этот актерик пятаки на еду дает, а то бы, знаешь… Ну, я на третий день немного пришел в себя, а то все как в бреду был. Думаю, надо что-то предпринимать. Пошел в милицию… то есть в полицию. Думаю, надо что-то… если все объяснить, то может хоть как-то… Что ты! Вытурили в момент! И по роже разок дали, вот так-то. Ладно, думаю, пусть, тут невежи, жандармы, пойду в университет, там думающие люди, поймут. Меня и на порог не пустили. Иди, говорят, от греха подальше, оборванец. Ладно, оборванец! Я вот за эти вельветовые джинсы 150 рэ фарцам отдал, батник у меня французский, ну-у… рубашка это батник. А эту рвань мне мой артист устроил, чтоб я не замерз. Я же из дому раздетый вышел, мне только до машины дойти, а там печка… Машина это автомобиль. Ты знаешь, что такое автомобиль?
— Знаю, — сказал я, жадно поедая его глазами. Его, человека нашего будущего! Теперь, прослушав эту сбивчивую, подчас непонятную мне тираду, я ни секунды не сомневался в его правдивости. — Говори же, Павел, говори!
— Что ж говорить-то, — грустно поник он головой, — теперь я вроде как у вас в плену. Ни туда ни сюда. Застрял. Как дальше жить не знаю… Грязный весь, ванну негде принять.
— Ванну, — повторил я. — А что ж, у вас у всех ванны есть?
— У всех, — быстро ответил он. — В Москве у всех. Наверно, у всех. Я точно не знаю… — Павел с подозрением посмотрел вдруг на меня. — Толя, тебе что же, доказательства нужны?
— Да что ты! — всплеснул я руками.
Но он опять сильно покраснел и полез в карман своих неудобных, узких брюк. Оттуда он достал какую-то круглую штучку на цепочке и протянул мне.
— Вот, — сказал он веско, — брелок для ключей, а на нем изображена Эйфелева башня в Париже. Видишь, написано «PARIS». Ведь в ваше время Эйфелевой башни нет?
— Есть, — сказал я, почему-то чувствуя даже что-то вроде стыда за наше время. — Ее построили к Всемирной выставке… Вся Франция против нее, мы думаем, что ее снесут, но… — Она все-таки стоит?
— Стоит, — кивнул Павел. — Стоит, зараза. — Но вновь погрустнел. — Ну как мне тебе доказать-то? Ну расскажу, что у нас в небе самолеты летают со скоростью звука, что автомобили по шоссе гоняют, что подводные лодки бороздят моря и океаны, так это же все слова.
