доклада не поступает. Значит, погибли там матросы…
— Самый полный вперед, — тихо говорит Селиванов.
Ревут моторы, катер еще больше приподымает нос. Селиванов украдкой вздыхает облегченно: пробоина оказалась выше воды и пока не страшна. Теперь бы только обнаружить эти пушки, бьющие из-за угла. Селиванов и Волков осматривают берега и прибрежный лес. Ничего подозрительного не видно.
Мимо проносится катер лейтенанта Загороднего. Катер — пылающий костер. Огонь пляшет, беснуется около рубки, вырываясь из пробоины в бензиновом отсеке. Вокруг быстро и спокойно, как на учении, работают матросы: они засыпают огонь песком, закрывают матами. Лейтенант Загородний закрыл пробоину своей кожаной курткой и что-то кричит. Огненные струйки бегут по рукавам его кителя.
— Танки! Танки! На левом берегу! — врывается в наушники голос лейтенанта Никифорова, идущего последним. — Переношу огонь на них! Прикрываю вас!
— Лево руля! — командует Селиванов. Катер валится на борт, в смотровой щели мелькают мост, горящие на нем машины.
Еще один удар потрясает катер. Глохнут моторы, зарывается в воду нос катера. Теперь вода наверняка заливается через пробоины… Селиванов и Волков, словно сговорившись, распахивают обе двери рубки и выскакивают на палубу. На корме — пожар.
Матросы мгновенно затушили его.
«Тысячу раз прав был Мишка, когда гонял нас по пожарным тревогам!» — вихрем проносится в голове Селиванова, но спрашивает он о другом:
— Что с моторами?
— Оба временно вышли из строя, — говорит Волков, уже успевший заглянуть в машину.
Селиванов ругается и со злостью и тоской смотрит на берега, на мост. А пули и осколки свистят, гудят, фыркают. В кубрик тащат первых раненых. Катер течением медленно относит от моста. Но башня стрельбы не прекращает.
Селиванову виден катер Никифорова. Он развернулся носом к кустам ивняка и яростно бьет по ним из пушки, В воздух то и дело взлетают комья земли и вырванные в корнем кусты. Оттуда, будто дразнясь, всовываются красные языки. Так вот вы где засели, голубчики! Эх, добраться бы до вас! Но моторы не подают признаков жизни.
Серо-желтое облако неприятно пахнущего дыма ваползает на катер. Селиванов чихает и морщится. Из дыма вылетает катер Загороднего: он выручил товарища, хоть на время спрятал его от противника за спасительной пеленой дымовой завесы. Селиванов перескакивает на катер Загороднего, осматривается. Палуба засыпана песком, на ней валяются зацепившиеся за острые углы железа обрывки истлевших матов, одежды; из пробоины пузырем торчит пробковый матрац; руки лейтенанта Загороднегв в волдырях ожогов.
Еще секунда на размышление: куда идти? К танкам или к мосту? Катер Волкова пока считать нечего. А что может сделать один Никифоров против танков? Да еще и неизвестно, сколько их. Два? Пять? Одиннадцать?
И все-таки Селиванов командует:
— К мосту!
Эх, сейчас бы побольше пушек! Тогда можно показать им, где раки зимуют! Но что сделаешь с двумя катерами? Курочкин, Курочкин, где ты? Почему спишь, когда в бею гибнет твой родной отряд?
Молчание Курочкина взволновало не одного Селиванова. Норкин со своего ка-пэ прекрасно видел, как отряд Селиванова атаковал мост, как неожиданно из кустов ивняка блеснуло пламя, как окутался дымом один иа катеров. Михаил понимал, что эта танковая засада и была как раз тем сюрпризом, который исподтишка готовил противник. По мнению Норкина, именно сейчас и должен был вступить в игру катер Курочкина: взять под свой контроль мост и тем самым развязать руки Селиванову для борьбы с танками. Но катер Курочкина словно утонул где-то между местом боя и огневой позицией. А Селиванов нуждался в немедленной помощи. И Норкин бросил в бой сразу и отряд Латенко и отряд Ястребкова. Отряд Баташова— последний резерв, с которым решил идти сам.
Норкин тщательно осматривал реку, но катера Курочкина не мог найти. И тут неприятный холодок пробежал по спине: а вдруг Курочкин умышленно подводит и его и дивизион? Вдруг он умышленно обрекает на провал всю операцию? Не мстит ли он за отца?..
Михаил обнял качающийся ствол дерева и прижался щекей к золотистым чешуйкам коры. Все может быть, все Может быть… Что знает он о Курочкине? Окончил морской техникум, судоводитель, но в заграничные плавания его не пустили; младший лейтенант запаса, командир взвода в экипаже; скромный, застенчивый, исполнительный, дело свое знает…
Дернула же нелегкая выпросить его к себе командиром катера! Почему? Да так просто. Не было одного командира, а он попался на глаза, понравился…
Вспомнились и слова Ясенева, которые он сказал, узнав о желании взять Курочкина к себе в дивизион:
— Что ж, у нас дети за отцов не ответчики… Только все же присматривай.
Присмотрел, так присмотрел, что хоть в петлю лезь!.. Отсиживается, наверное, этот скромник в кустах и посмеивается… И что обиднее всего — его не привлечешь к ответственности. Выскочит из засады после боя и прикинется дурачком, скажет, что этот момент считал самым подходящим…
А Курочкин в это время стоял между берегом и полузатонувшей деревянной баржой. Ее надстройка прекрасно маскировала «катюшу», а сам катер сливался окраской с берегом. Курочкин со своей позиции видел больше, чем Норкин и Селиванов: один из них был далеко, второй невольно распылял внимание между противником и своими катерами. А у Курочкина и задание было — наблюдать. Он даже, правда случайно, заметил первый выстрел танков, Тогда снаряд не попал ни в один из катеров, пронесся над ними и остервенело, словно со злости, рявкнул среди своих солдат, уже сгруппировавшихся на правом берегу. Курочкина так и подмывало предупредить товарищей, но он сжал кулаки в карманах и промолчал: вдруг противник засечет его радиостанцию? Тогда из затеи с засадой ничего не выйдет. А ведь комдив вполне определенно сказал: «Главная задача — не дать им переправиться».
— Катер Волкова вышел из строя, — говорит рулевой, словно Курочкин не стоит с ним рядом и не видит этого сам.
— Катер Загородиего горит! — докладывают из орудийной башни.
— Катер Никифорова один с танками дерется! — кричит пулеметчик.
Это не были просто уставные доклады матросов. Нет, матросы упрекали своего командира в бездеятельности, намекали, правда пока еще очень туманно, на то, что не трусит ли он?
Обычный нежный румянец сошел со щек Курочкина. Он сейчас походил на больного или труса, боящегося покинуть свое убежище, обнаружить свое присутствие. Даже губы у него обескровели.
И действительно, Курочкин боялся, но это был страх, нисколько не похожий на тот, который ему довелось испытать однажды. Тогда (это было еще до поступления в техникум) он вышел из библиотеки с томиком Пушкина, раскрыл его и так увлекся музыкой стиха, что пришел в себя только лишь услышав совсем рядом рев сирены машины скорой помощи. Курочкин вскинул голову и увидел наползающий на него радиатор. Вот тут на него и напал страх. Он сковал руки, ноги и горло.
Теперь совсем иное. Курочкин, нимало не задумываясь, немедленно вылетел бы из засады и сунулся в самую гущу боя, но будет ли это правильно? Этого ли от него ждут? Настал ли тот момент, ради которого его послали сюда?
Оказывается, принимать решения гораздо труднее, чем выполнять чужие приказы.
Борьба с самим собой была еще мучительнее и оттого, что он верил в товарищей, знал, что командир дивизиона придет на помощь отряду. Когда это произойдет? Вот этого Курочкин и не знал. Может быть, пройдет еще несколько минут, и поздно будет вылезать ему из засады: без него справятся с фашистскими танками.
Кому-кому, а ему, сыну человека, которого обвиняли во вредительстве, нельзя ошибаться, ему не простят опоздания.
Над рекой прокатился оглушительный взрыв. Там, где еще недавно был катер Никифорова, сейчас кружилась и пузырилась вода. Катера Волкова и Загороднего снова понеслись к мосту. Курочкин всмотрелся и понял, почему. По мосту на полном ходу шли два тяжелых танка. Первый, как мощный снегоочиститель,
