дергается, как марионетка, говорит громко и отрывисто, почти кричит — как глухой. В общем, странный. Но выбирать не приходилось, к тому же тетка-императрица понадеялась, что под родственной лаской и заботой сирота согреется и успокоится. Пока же следовало озаботиться его учебой и подготовкой к переходу в православие (русский государь никоим образом не мог быть лютеранином).
В присутствии императрицы Петра проэкзаменовали, и Елизавета (безграмотная Елизавета!) была поражена его невежеством. О России племянник не знал ничего, что и естественно — учили его совсем другим вещам.
Императрица назначила русским воспитателем Петра профессора петербургской Академии наук Якова Штелина. Русскому языку наследника обучал дипломат Исаак Веселовский, а в православии наставлял иеромонах Симон Тодорский.
Уже через год Петр вполне успешно переводил немецкие тексты на русский язык и способен был изъясняться по-русски, хотя ни тогда, ни потом вполне свободно языком своей матери не овладел. В дальнейшем он всегда, предпочитал ему смесь немецкого с французским.
Достаточно успешно — во всяком случае, с формальной стороны, — произошло и обращение в православие. Правда, почти по каждому догмату Петр вступал с отцом Симоном в бесконечные богословские прения, чем безмерно раздражал наставника, но к назначенному сроку все же заучил по-церковнославянски Символ веры и положенные молитвы. 7 ноября 1742 года в придворной церкви Летнего дворца Карл-Петер принял новое крещение и имя Петра Федоровича. «Герцог держал себя при этом довольно хорошо, — вспоминал Я. Я. Штелин. — Императрица была очень озабочена; показывала принцу, как и когда должно креститься, и управляла всем торжеством с величайшей набожностью. Она несколько раз целовала принца, проливала слезы, и с нею вместе все придворные кавалеры и дамы».
Несмотря на это, подлинно православным Петр Федорович так никогда и не стал. Взойдя на престол, он потребовал, чтобы из церквей были убраны все иконы, кроме образов Спасителя и Богоматери, чтобы облачения священнослужителей были заменены пасторскими сюртуками, а сами иереи обрили бороды.
Учивший Петра Штелин замечал у него цепкую и емкую память, интерес к форме предметов, увлечение всем военным — и с успехом использовал все это в уроках.
Русский воздух подействовал на Петра расслабляюще. Он стал показывать усталость во время слишком долгих и сухих занятий и часто просил заменить уроки по гуманитарным предметам чем-нибудь более для него интересным — геометрией, фортификацией или артиллерией.
Впрочем, он прошел курс русской истории (Штелин преподавал ее, используя коллекцию монет и медалей) — так что скоро мог без запинки перечислить всех русских государей от Рюрика до Петра I. Ознакомили его и с русской географией — посредством планов и описаний военный крепостей.
Знания появились, а чувств к новому местожительству не было. Петр так и остался немцем, скучавшим по родной Голштинии и равнодушным к стране, которой ему предстояло управлять.
Постепенно он действительно раскрепостился и оттаял — особенно когда его мрачный наставник Брюммер был отправлен обратно на родину. Теперь Петр держался даже чересчур непосредственно, почти разболтанно, был вечно весел и на немецкий лад шутлив: любил посадить застольного гостя в кремовый торт, подставить собеседнику ножку или ловким движением выбить блюдо из рук официанта — и долго и громко потом смеялся.
Он перестал дичиться окружающих и часто, проникшись внезапной симпатией к какому-нибудь офицеру, пажу или лакею, вступал с ним в долгий доверительный разговор, откровенно повествуя о всех своих делах и побуждениях.
Он дал наконец волю своей любви к музыке (благо, тетка Елизавета ее тоже любила) — и выучился играть на «скрипице», как уверяли современники, «довольно хорошо и бегло». Впоследствии Петр Федорович даже участвовал в концертах, играл с итальянскими музыкантами симфонии, отрывки из опер, и хотя порой фальшивил и пропускал трудные места в нотах — все равно его хвалили, и он считал, что играет вполне недурно.
Он смог наконец с головой погрузиться в подробности плац-парадной службы, до которой его столько времени не допускали. По его просьбе ему прислали из Киля военный отряд, с которым он занялся (наконец-то!) экзерцициями и маневрами в окрестностях Петербурга. Подлаживаясь под тон бравых голштинцев и разыгрывая роль «честного и храброго офицера», Петр Федорович заставлял себя пить вино и курить трубку (наивно полагая то и другое символами солдатской доблести). От трубки его тошнило; вино делало совершенно больным, но он мужественно терпел — старался «соответствовать».
Получив относительную свободу, он смог наконец владеть теми вещами, которых его лишали в детстве, обзавелся целой армией оловянных солдатиков, картонными крепостями, настоящим кукольным театром — и часами с упоением со всем этим возился, даже когда стал уже взрослым, женатым человеком, — «добирал» недополученное вовремя.
Таким — непосредственным, простоватым, доверчивым и, в общем, беззлобным вечным ребенком — он и взошел на престол. И через полгода его убили.
«я. очень страдала, наконец, около полудня, следующего дня, 20 сентября <1754>, я разрешилась сыном, — писала Екатерина II в своих мемуарах. — Как только его спеленали, императрица ввела своего духовника, который дал ребенку имя Павла, после чего тотчас же императрица велела акушерке взять ребенка и следовать за ней. Я оставалась на родильной постели… Я много потела, я просила горничную сменить мне белье, уложить меня в кровать; она мне сказала, что не смеет… Я просила пить, но получила тот же ответ. Наконец, после трех часов пришла графиня Шувалова, вся разодетая. Увидев, что я все еще лежу на том же месте, где она меня оставила, она вскрикнула и сказала, что так можно уморить меня. Это было очень утешительно для меня, уже заливавшейся слезами с той минуты, как я разрешилась, и особенно от того, что я всеми покинута и лежу плохо и неудобно, после тяжелых и мучительных усилий, между плохо затворявшимися дверьми и окнами, причем никто не смел перенести меня на мою постель, которая была в двух шагах, а я сама не в силах была на нее перетащиться… Наконец, меня положили в мою постель, и я ни души больше не видала во весь день, и даже не посылали осведомиться обо мне».
При таких обстоятельствах появился на свет великий князь Павел Петрович — будущий Павел I, долгожданный ребенок, рождение которого знаменовало собой грядущее прекращение дворцовых смут и наступление устойчивости престолонаследия — при условии, конечно, что младенец выживет.
Появление на свет Павла стало важнейшим событием, ибо после Петра I русские императоры не имели детей и по кончине каждого правителя в государстве начинались разброд и смута. Рождение царевича — любого, лишь бы был, — возвещало появление шанса на установление некоторой стабильности.
На рождение Павла была выпущена медаль с изображением коленопреклоненной перед курящимся треножником женщины в короне и мантии, олицетворяющей собой Россию. Она готова принять на свои руки царевича-младенца, сидящего на подушке, которую держит находящийся в облаке гений. Рядом — щит с государственным гербом России, по верху медали надпись по латыни: «Вожделенный — пришел».
М. В. Ломоносов откликнулся на событие стихами:
Под славным Скипетром Твоим, Елизавета,
К блаженству Росского не доставало света,
В потомках оного наследия Петру.
Сего все подданны в усерднейшем жару,
Сего единого чрез девять лет желали,
И гласы к Вышнему и очи возвышали.
Сей глас, Монархиня, с Твоим соединенный,
Достигнул к небесам, и Бог им преклоненный
Возвеселил Петров благословенный дом
И с ним Россию всю желаемым плодом.
