внимания.
Аскетическая суровость, при самом широком распространении в императорском доме, была все же не единственным стилем взаимоотношений родителей и детей. Александр III вспоминал: «Сколько у нас бывало разговоров самых разнообразных задушевных, когда Мама выслушивала спокойно, давала время все высказать и всегда находила, что ответить, успокоить, побранить, ободрить и всегда с возвышенной христианской точки зрения».
Жизнь внедворцовая, реальная, которой жило российское население, детям была почти неизвестна, а то, что они видели сквозь окошко кареты или вагона царского поезда, а также во время посещения госпиталей, приютов, учебных заведений и других подобных мест, доходило до их сознания в отфильтрованном и приукрашенном виде (все мы знаем, как принимают знатных визитеров). Большинству царских детей знание о реальном мире в общем-то и не было особенно нужно; тем же, кому пришлось после революции с этим миром столкнуться, испытали суровый шок, для преодоления которого требовалась немалая сила воли (вот тут-то и пригодилось суровое воспитание!).
Обязательной частью воспитания великого князя была выработка преданности и лояльности по отношению к императору. «Мы все — верноподданные нашего государя, — приводит в своих „Воспоминаниях“ слова своего отца великого князя Михаила Николаевича великий князь Александр Михайлович. — Мы не имеем права критиковать его решения. Каждый великий князь должен так же исполнять его приказы, как последний рядовой солдат».
И хотя в последнее царствование преданность и дисциплина в великокняжеском «полку» изрядно пошатнулись, на воспитании детей это не сказалось до самого конца.
После завершения общеобразовательного курса следовала подготовка по военной специальности. К примеру, великий князь Александр
Михайлович, готовившийся во флот, четыре года занимался астрономией, теорией кораблестроения, океанографией, военной и морской стратегией и тактикой, теорией кораблевождения, историей флота и тому подобными предметами, регулярно посещал военные суда и портовые сооружения и каждое лето проводил три месяца в плавании на крейсере. Сходным образом учились и на другие специальности.
В двадцать лет великие князья в присутствии императора и императрицы приносили присягу — два текста, в первом из которых клялись в верности основным законам империи, а во втором — в верности лично государю. После этого юноша целовал крест и Библию, подписывал присяжные листы, передавал их министру императорского двора, обнимался с императором и целовал руку императрице. В семье великого князя это был важный праздник.
С этого дня великий князь обретал некоторую самостоятельность — в первую очередь финансовую. Правда, к нему на пять лет приставляли опекуна, назначенного императором, одной из задач которого было научить юношу разумно и осторожно тратить выделяемые ему средства. До шестнадцати лет никто из великих князей не имел на руках никаких денег, а позднее, от шестнадцати до двадцати лет, им выдавали ежемесячно небольшую сумму на карманные расходы — обычно рублей пятьдесят. Великие княжны никаких собственных денег не имели до замужества.
По большей части родители старались как можно дольше сохранить нравственное здоровье и целомудрие
детей — не только дочерей, но и сыновей, чему способствовали их относительная изоляция и спартанское воспитание, соединявшиеся со значительными физическими нагрузками. Великий князь Александр Михайлович вспоминал, что он до восемнадцати лет «был целомудрен и в желаниях, и в помыслах».
Детей ограждали от соблазнительных картин и рискованных образов (упоминаний о любовных связях, беременности и родах и т. п.), особенно в подростковом возрасте. «Ужасное слово „любовница“ было совершенно исключено из нашего обихода», — свидетельствовал Александр Михайлович.
Исподволь происходило формирование фамильной гордости, тесно связанной с понятиями патриотизма. Сердечный трепет вызывало посещение Москвы с ее соборами и святынями, с памятью о Смуте и 1812 годе, о былых государях.
Ольга Николаевна вспоминала, как они с младшей сестрой Александрой после церковной службы пробирались тайком в кабинет матери, где хранились портреты предков и разные принадлежащие им вещи, и там благоговейно прикасались к реликвиям, целовали портреты и усердно молились перед ними.
В пятнадцать лет великие княжны, а в шестнадцать — великие князья получали собственные комнаты, свой штат обслуги (у девочек его составляли камердинер, кучер, два лакея, два истопника и два верховых для поручений; горничные оставались прежние) и изменения в распорядке дня. Теперь они могли позднее укладываться спать, расширялся круг их представительских обязанностей — то есть возрастало число официальных мероприятий, в которых приходилось участвовать. Кроме того, начинались «выезды в свет».
Высокое положение обязывало детей с очень раннего возраста наравне со взрослыми принимать участие в официальных мероприятиях — военных смотрах, парадах, праздничных богослужениях, церемониальных шествиях, благотворительных базарах, парадных обедах, сопровождать родителей во время посещения школ, приютов, женских институтов и монастырей. При этом надевалась специальная одежда — парадная форма, придворное платье, ордена. Церемонии занимали многие часы, в течение которых приходилось стоять, соблюдая выправку и демонстрируя любезность и предупредительность.
Навыки светских манер и «царственное достоинство» у большинства великих князей и княжон формировались очень рано. Гувернантка великой княжны Марии Александровны (дочери Александра II) А. Ф. Тютчева свидетельствовала о своей пятилетней подопечной: «Великая княжна ведет себя весьма благопристойно, когда ей доводится показываться на публике, у нее врожденное чувство своего положения и долга, лежащего на великой княжне, и мне ни разу не приходилось упрекать ее за то, что она забыла кого-то поприветствовать или поблагодарить. Даже если она побаивается, то не показывает вида, и это можно заметить только по тому, что она очень радуется, когда возвращается в карету. Я часто удивляюсь ее выдержанному поведению в свете, это в самом деле должно быть природное чувство, потому что воспитание пока еще тут ни при чем».
А. О. Смирнова-Россет вспоминала, как семилетняя Мария Павловна в день своих именин участвовала в придворном приеме и общалась с представлявшимися ей вельможами. Августейшей особе полагалось каждому представлявшемуся сказать несколько милостивых слов, и бедный ребенок изо всех сил старался соответствовать своему положению. Ей «приказывали подходить ко всем министрам. За ней шла воспитательница генеральша Ливен. Бедняжка долго стояла перед графом Паленом», придумывая, что бы такое ему сказать, и наконец произнесла: «Господин граф, любите ли вы розовую помаду?» — «Нет, мадам (таково было официальное обращение к царским дочерям, независимо от их семейного положения. — В. 5.), — ответил Пален, — я люблю бергамотовую». — «А я очень люблю розовую, — сказал царственный ребенок, — и так как сегодня мои именины, меня ею напомадили». И, наверное, искоса глянула на воспитательницу — хорошо ли она выполнила урок?
В задачи гувернанток и воспитателей входила постоянная шлифовка манер и поведения. Ребенок никогда не должен был расслабляться, приучаясь к тому, что вся его жизнь будет расписана по минутам и подчинена жестким требованиям протокола. Помимо неукоснительной дисциплины для такого образа жизни необходимо было еще и незаурядное здоровье: привычка к многочасовому стоянию на ногах (часто в довольно тяжелой одежде — хотя и не такой тяжелой, как в допетровские времена), к частым и длительным поездкам по неидеальным русским дорогам. Спина всегда должна была быть прямая — такая, словно каждую минуту ожидаешь исполнения национального гимна; на лице любезно-внимательное выражение. Нужно было выносить любую погоду: парад или религиозная церемония могли происходить и под дождем, и в жару, и в двадцатиградусный мороз. И царь, и царский ребенок должны были обладать выносливостью буйвола, самообладанием йога и стальными канатами вместо нервов.
Великий князь Александр Михайлович вспоминал, как буквально валился с ног — и одновременно был невероятно счастлив — после первого в своей жизни смотра подшефного полка. «Понадобилось четыре часа, чтобы осмотреть все шестнадцать рот полка… 16 раз я повторил „Здорово, первая рота!“, „Здорово, вторая рота“ и т. д. и слышал в ответ оглушительный рев из двухсот пятидесяти грудей, которые кричали „Здравия желаем“». Отец перед этим наставлял сына: «Помни, что, как бы ты ни был утомлен, ты должен выглядеть веселым и довольным».
