называл «вратами учености».
Глубокое благочестие Полоцкого было гарантией, что приобщение к новой мудрости не будет содержать опасности восхваления иных вероисповеданий или умаления православия.
Симеон Полоцкий с согласия Алексея Михайловича применил для его детей новую образовательную систему: «учение грамматичное» (причем преподавались даже основы стихосложения) и познание «семи свободных художеств» — грамматики, риторики, диалектики, арифметики, геометрии, музыки, астрологии. Полоцким же были сформулированы дидактические принципы обучения и воспитания, пригодные всем отрокам: здесь был и добрый родительский пример, и признание вреда от чрезмерной родительской любви.
У Полоцкого учился и царевич Алексей, на которого возлагали большие надежды (он умер в 1670 году), и, позднее, Федор, достигший в новой науке больших успехов. По словам историка В.Н.Татищева, Федор Алексеевич «великое искусство в поезии имел и весьма изрядные вирши складывал», также «к пению был великий охотник». У Федора была обширная музыкальная библиотека; он сам занимался композицией (до сих пор исполняется его песнопение «Достойно есть»), довел до совершенства придворную хоровую капеллу и одобрил переход со старых крюковых нот на европейские.
В свое недолгое царствование (1676–1682) Федор Алексеевич довольно успешно продолжал преобразовательную деятельность своего отца царя Алексея: занимался усовершенствованием судопроизводства, отменил калечащие наказания, укрепил положение дворянства, реформировал костюм (повелев всем носить «венгерское»), унифицировал и упростил налоговую систему. При этом, как отмечал современник, стремился народ свой «преукрасить всякими добродетельми, и учениями, и искусствами, и прославити не только российские народы, но и прежде бывших славнях предков своих». В планах Федора было создание печатного курса русской истории и создание высшей школы — Славяно-греко-латинской академии, которая открылась вскоре после кончины государя, — и возглавил ее Симеон Полоцкий.
Ученицей Симеона Полоцкого — совершенно небывалая вещь — была и знаменитая «правительница» царевна Софья. Как и братья, она знала латынь и польский, слагала вирши и штудировала «свободные художества». Наставник даже посвятил ей вирши:
О благороднейшая царевна Софиа, Ищеши премудрости выну небесныя,
По имени твоему жизнь твою ведеши: Мудрая глаголеши, мудрая дееши… Ты церковные книги обыкла читати И в отеческих свитцех мудрости искати…
Еще больше новшеств включало в себя воспитание младшего сына царя Алексея (от брака с Натальей Нарышкиной) — Петра Алексеевича.
То есть сначала все было традиционно: у Петра были и мамки — сперва княгиня Ульяна Петровна Голицына, потом боярыня Матрена Романовна Левонтьева, — и кормилица Ненила Ерофеева, и множество маленьких «стольников». Восприемниками Петра были царевич Федор Алексеевич и царевна Ирина Михайловна. «Когда несли новорожденного в церковь, то по пути кропил святой водой дворцовый рождественский священник Никита, весьма уважаемый тогда за святость жизни». Детская и весь обиход царевича отличались роскошью. Наряжали его в парчу и драгоценные меха; всячески баловали.
В шесть месяцев Петр стал ходить с помощью «ходячих кресел» на колесиках. В год ему была сделана деревянная «потешная лошадка» на железных колесах. В детской рядами стояли потешные деревянные стрельцы, деревянные пушки с кожаными ядрами, пистоли, барабанцы, игрушечные знамена, вообще игрушек было множество, в том числе и дорогих иноземных, с механикой и всякими фокусами.
Лучшие мастера Оружейной палаты выполняли заказанные Натальей Кирилловной для сына красочные изображения городов, сражений, кораблей, оружия для «потешных тетрадей».
Но еще при жизни отца для Петра был создан особый «Петров полк» — такого прежде не бывало, — и четырехлетний царевич стал его полковником. Ему рапортовали по всем надобностям полка, от него же требовали и распоряжений, в которых помогал Петру отец. Полк был устроен на европейский лад, а руководил его занятиями офицер-шотландец Павел Менезиус; он же учил военному делу и самого Петра и вообще выполнял обязанности, по сути, гувернера царевича, что тоже было новацией, тем более что дядьки к Петру не назначили. После прихода к власти Софьи Менезиус от этой обязанности был освобожден и отправлен по службе в Смоленск.
С пяти лет Петр находился также под надзором Никиты Моисеевича Зотова, происходящего из приказных людей; порекомендовал его царю Федору Алексеевичу (опекуну и крестному Петра) окольничий Федор Соковнин. Соковнину же было поручено доставить Зотова во дворец для представления государю.
О цели поездки Зотову не сказали, и когда комнатный человек позвал его к царю, будущий наставник так испугался, что некоторое время не мог сдвинуться с места. «Оробевший учитель просил, чтоб дали хоть малое время, когда придет в память, — пишет историк И. Е. Забелин. — Постояв немного, сотворил он крестное знамение и пошел за комнатным во внутренние покои к царскому величеству. Государь милостиво принял его, пожаловав к руке. Началось испытание: Зотову велели писать и потом честь книги. К испытанию был призван Симеон Полоцкий,
муж премудрый в писании, который, рассмотри писание и слушав чтение Зотова, объявил государю, яко право то писание и глагол чтения.
Проэкзаменованный учитель был отведен Соковниным к царице. Когда Соковнин представил его, царица, держа за руку маленького Петра, обратилась к избранному учителю с следующей речью: „Известна я о тебе, что ты житья благого, божественное писание знаешь, — вручаю тебе единородного моего сына. Прими его и прилежи к научению божественной мудрости и страху Божию и благочинному житию и писанию“. До сих пор Зотов мало понимал, в чем дело. Услышав повеление царицы, весь облияся слезами, упал к ее ногам и, трясяся от страха и слез, проговорил: „Несмь достоин принять в хранилище мое толикое сокровище“. Государыня повелела ему встать, пожаловала его к руке и приказала явиться наутро для учения царевича. На другой день утром, в присутствии царя Федора, патриарх, сотворя обычное моление, окропя блаженного отрока святою водою и благословив, вручил его Зотову. Зотов, посадя царевича на место, сотворил ему земное поклонение и начал учение. В то же время учитель был щедро награжден: патриарх пожаловал ему сто рублей, государь — двор, государыня — две пары богатого платья и весь убор».
С Зотовым Петр учил Часослов, Псалтирь, Деяния и Евангелие, а для знакомства царевича с начатками географии и истории Зотов велел изготовить так называемые «куншты», т. е. картинки. Изучал Петр и богослужебный чин, причем особенно пристрастился к церковному пению и впоследствии охотно пел во время богослужений на клиросе.
До назначения Зотов занимал скромную должность дьяка в Челобитном приказе. Авторитетом у воспитанника он пользовался лишь в первые годы; потом стал попивать. К совершеннолетию Петр обходился с ним уже запанибрата, хотя и довольно тепло — все-таки был к наставнику привязан. Как писал историк П.В.Долгоруков: «Позднее Зотов стал прислужником своего ученика, его сотоварищем по гульбе и попойкам… Когда же в 1710 году в Петербурге праздновали известие о капитуляции Риги, день был отмечен грандиозным банкетом, где вино лилось рекой. К концу застолья полупьяный Зотов подошел к совершенно пьяному царю и, положив ему руку на плечо, сказал: „Вот какими высокими делами отмечается твое царствование; а ведь это я научил тебя читать и писать; ты должен был бы достойно отблагодарить меня“. Пьяный Петр дал ему кулаком в живот и сказал: „Как тебя, папа, отблагодарить?“ (на „всепьянейших соборах“ Петра Зотов носил титул „князь-папы“. — В. Б.) — „Я хочу быть графом и тайным советником“, — ответил Зотов. И Петр немедленно написал соответствующий указ».
Петр стал царем еще в детстве и рос без особого надзора (мать и слабовольный Зотов не в счет), вдали от двора своей сестры Софьи, в Преображенском. Науками, как мы видим, его особо не обременяли, так что позднее Петр даже жаловался, что так и не смог получить хорошего образования. Арифметические правила он постиг только на пятнадцатом году, когда ему самому этого сильно захотелось, а грамотно писать так до конца жизни и не научился.
Искупались недостатки образования Петра его природной любознательностью и врожденными упорством. Жадный интерес к Немецкой слободе, ее укладу и ее жителям — мастеровым, купцам, офицерам, знавшим и умевшим невиданные вещи, — подвигнул Петра самому узнать и научиться тому, что знали инженер Тиммерман, плотник Брандт, офицер Зоммер.
Постепенно детские игры переросли в серьезное дело, а упорство в достижении цели соединилось с
