выдаче талонов сослуживцы Видавского тоже признают, что дня два не видели господина инспектора, но что он отсутствует по болезни. Тогда полицейские велят коллегам Видавского распространить ультиматум: если беглый изменник не объявится немедленно, то не только его мать и отца, но и всех служащих отдела арестуют и будут расстреливать одного за другим, а тем временем схватят остальных преступников- слушальщиков.
Потом полицейские переходят к следующей фамилии в списке.
Вера пишет. Целый день она сидит среди сложенных стопками книг, папок и альбомов и пишет. Пишет без остановки, так быстро, как только позволяет боль в пальцах; на пустых листах на или обороте уже исписанных листов, на картотечных карточках, на титульных листах книг и на полях тонких тетрадок. Она записывает все, что слышала или думает, что сказали в новостях.
Каждый раз, когда Вера слышит за дверью шарканье или ей мерещится тень на верхнем пролете лестницы, она съеживается, чтобы стать невидимой. Услышав грохот телеги с супом, она поднимается в архив, занимает место в очереди и ждет своего половника, не глядя ни направо, ни налево, боясь, что даже мимолетный взгляд на кого-нибудь, будь то друг или враг, выдаст ее.
Она думает об Алексе. О том, что до Марысина, может быть, дошла весть о поимке Альтшулеров и Векслеров и он успел затаиться следом за Видавским. Хотя куда ему спрятаться? Они живут в гетто. Где найти безопасное место?
Около пяти рабочий день заканчивается, а крипо все нет; Вера собирает вещи. Но вместо того чтобы свернуть в свой двор, она продолжает идти по Бжезинской.
На перекрестке, где она в последний раз видела Старика Шема, поверженного торжествующими единоличниками, стоит толпа. Вера ненадолго задерживается, чтобы убедиться, что ни одна из спин не принадлежит кому-нибудь из живущих в доме, кому-нибудь, кто мог бы узнать ее и донести в полицию. Наконец она осторожно берет за локоть какого-то мужчину, вытягивает его из толпы и спрашивает, что случилось. Мужчина подозрительно оглядывает ее с головы до ног. Потом вдруг как будто решается и голосом, который снаружи дрожит от возмущения, а изнутри ломается от гордости — он может рассказать! — сообщает, что один из находящихся в розыске слушальщиков — самый главный! — сегодня утром покончил с собой. Некий Хаим Видавский, если это имя ей о чем-нибудь говорит. Соседи видели, как он всю ночь стоял перед подъездом и не мог решить, подниматься ему в квартиру или нет. Под утро один человек заметил, как он роется в карманах, и подумал, что Видавский решился и сейчас войдет в дом, но не успел он дойти до двери, как яд подействовал и он повалился на землю;
Вера спрашивает, не было ли в доме арестов; мужчина рассказывает, что приходили криповцы и что в угольном погребе во дворе дома напротив нашли радио, весьма хитроумно спрятанное в старый дорожный сундук. Схватили еще двоих. Один такой худощавый, спортивный тип, а второй — какой-то немецкий еврей, которого уже опознали как владельца сундука. Его имя и прежний адрес были на бумажке под крышкой.
Но от Алекса — ни слова.
Если его еще не схватили, он может быть только в одном месте — в старом доме «Ха-Шомер», на Пружной. На полпути к Марысину Веру снова одолевает головокружение от голода. Мир начинает знакомо соскальзывать, колени слабеют, во рту делается вяло и сухо. Она садится на придорожный камень и разворачивает носовой платок с кусочком хлеба, который всегда носит с собой — на случай вроде этого. Но одолевает ее не только упадок сил, но и ощущение того, что она вдруг разучилась ориентироваться. Раньше существовало
До Пружной Вера добирается уже в молочно-белых сумерках; измученные рабочие скорчились на своих матрасах под провисшей крышей. Когда ей наконец удается доползти до места, которое она делила с Алексом, матрас и одеяла холодны и нетронуты. Всю ночь она лежит не смыкая глаз и прислушивается к летучим мышам, которые на невидимых быстрых крыльях снуют в кромешной темноте под потолком; но он не приходит.
~~~
Комиссия в гетто. Гетто снова растревожено. После обеда, под вечер, прибыла комиссия в составе обербургомистра д-ра Брадфиша, бывшего бургомистра Венцки, д-ра Альберса и высокопоставленного офицера (кавалера ордена), вероятно, из воздушной обороны.
Члены комиссии все вместе отправились в кабинет председателя, где д-р Брадфиш несколько минут беседовал с господином презесом. Сразу после этого комиссары гестапо Фукс и Штромберг явились к секретарю председателя. Визит еще не успел подойти к концу, как гетто наполнилось дикими слухами. Все они вращались вокруг одного — переселения [
[…] Предполагается, что из гетто уйдут несколько больших транспортов с рабочими. Если верить сообщениям, первая группа из пятисот человек отправится в Мюнхен для расчистки города после недавних бомбардировок. Еще одна группа, примерно девятьсот человек, отправится на этой же неделе, вероятно уже в пятницу, 23 июня. Каждую следующую неделю будут отправлять по три тысячи человек. Один руководитель транспорта, двое врачей, медицинский персонал и сотрудники службы порядка получат приказ сопровождать поезда. Персонал будет набираться из пассажиров конкретного транспорта. […] Куда направятся составы, пока не известно.
Внимание!
Настоящим сообщается, что мужчины и женщины (в том числе супружеские пары) могут подать заявление на работу за пределами гетто.
Родители, имеющие детей трудоспособного возраста, могут зарегистрировать их для работы за пределами гетто.
Подавшие заявления будут обеспечены всем необходимым: одеждой, обувью, бельем и чулками. Разрешается взять пятнадцать килограммов багажа на человека.
Хочу особо указать, что этим рабочим будет разрешено пользоваться услугами почты, т. е. они имеют право посылать письма. Подчеркиваю также, что подавшие заявление на работу за пределами гетто могут получать свои пайки вне очереди. Вышеуказанные заявления будут приниматься в Центральном бюро по трудоустройству, Лютомерская улица, 13, начиная с пятницы, 16 июня 1944 года, каждый день с 8.00 до 21.00.
