Отдайте мне ваших детей!

Пока продолжался этот обмен репликами, у Моше Камерштайна было море времени, чтобы сбежать. Председатель даже выпустил его руку. Но Моше стоял и не отрываясь смотрел на него. И когда председатель закончил, рука Моше снова нашла его руку, и оба продолжили беседовать об историях председателя.

Так они шли всю дорогу до Красного дома, где мастер допросов из крипо ждал своего «преступника».

* * *

Через четыре дня председатель созвал совет старейшин, всех resort-laiter’ов и прочих служащих администрации в Дом культуры. Он начал совещание речью, в которой изложил свои варшавские впечатления:

— Я был в Варшаве. Многие имеют на меня зуб за эту поездку, говоря, что такие поездки стоят нам слишком дорого.

Но я хочу рассказать вам, что я увидел.

В Варшаве ничего не делается для общего блага. Люди предоставлены самим себе. Правители из юденрата Чернякова бессильно смотрят, как деньги кочуют из кармана в карман за спинами врачей, которые пользуют больных. Пользуют они исключительно тех, кто может заплатить за лечение. Еду и лекарство доставляют контрабандисты. Но только богатые способны заплатить столько, сколько за них просят.

Скажу вам, что в варшавском гетто преступность и контрабанда превратились в самую развитую индустрию. В отличие от нашего гетто, в Варшаве контрабанда — единственная эффективно работающая отрасль хозяйства. Труда на благо общества нет и в помине. Только борьба всех против всех.

Так ли мы, евреи, должны вести себя по отношению друг к другу? Неужели вы хотите, чтобы мы, в моем гетто, стали обращаться друг с другом так же? Я не верю, хотя знаю: и у нас есть люди, которые считают, что это решило бы все их проблемы. Хотят, чтобы мы не делили бремя на всех поровну, а каждый был бы сам за себя.

Я скажу вам, к чему это приведет, — не к мимолетному благополучию этих некоторых, но исключительно ко всеобщей анархии.

В отдалении, на помосте, стоял столик, накрытый белой скатертью. На скатерть председатель поставил свой немаленький дорожный сундук. Два человека из Службы порядка встали с обеих сторон, чтобы предотвратить разграбление сундука. Внутри (что председатель подчеркнул особо) не содержалось ничего ценного — только письма, приветы (набросанные на клочках бумаги); фотографии в выцветших рамках; локон в коробочке; кулон на цепочке, амулет.

Несмотря на предупреждение, люди бросились к столу, едва открылась крышка сундука.

Дежурному полицейскому начальнику пришлось вызвать подкрепление. В разгар беспорядка двери зала распахнулись, и шеф полиции — господин Леон Розенблат собственной персоной — вступил в зал, крепко держа за шею юного господина Камерштайна.

Раздвоенное лицо Моше Камерштайна распухло и было красным с обеих сторон; левая щека раздулась вдвое и свисала почти до ключицы. Но с его главным дефектом палачи из Красного дома так и не справились. Мальчик продолжал корчиться, словно где-то между щекой и шеей у него застрял причинявший мучительную боль крюк.

— Он говорит, что господин презес обещал ему подарок из Варшавы.

Председатель щедрым жестом указал на открытый сундук:

— Так подойди сюда, господин Камерштайн-младший; подойди и выбери что хочешь…

Через три недели прибыл еще один geshenk Румковского — транспорт, доставивший двенадцать варшавских врачей. Соглашения председатель подписал еще в Варшаве, взятки вместе с расходами на дорогу были уже уплачены гестаповскому руководству. «Хроника» перечисляет имена всех двенадцати врачей и их специализации:

Михал Элиасберг и Арно Клещельский — хирурги;

Абрам Мазур — специалист по болезням горла;

Саломон Рубинштейн — рентгенолог;

Янина Хартглас и Бенедикта Мошкович — акушерки;

Юзеф Гольдвассер, Альфред Леви, Ицак Сер, Мойжеш Некрыч; Алиция Чарножилувна и Израэль Гайст — терапевты.

~~~

В июне 1941 года немцы начали вторжение в Советский Союз — операцию «Барбаросса».

В парикмахерском салоне Вевюрки тем летом люди часами стояли в очереди, чтобы послушать, как читают экземпляр «Лицманштедер Цайтунг» — если у кого-нибудь получалось выпросить газету у немецкого часового. Господин Вевюрка читал вслух по-немецки, а какой-нибудь ученик парикмахера переводил на идиш. «Белоруссия, — переводил юный подмастерье, и его голос дрожал все сильнее, — завоевана в неслыханно короткие сроки; немецкие войска начали марш на Москву».

Что будет дальше?

Тем же летом, 7 июня 1941 года, гетто посетил рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В числе фабрик и мастерских, которые инспектировал Гиммлер, были Главное ателье на Лагевницкой, 45, и ателье по пошиву униформы на улице Якуба. После поездки в Варшаву председатель твердо решил, что никогда больше не оставит гетто без присмотра, и перед визитом Гиммлера по собственной инициативе ввел комендантский час с восьми часов вечера. Кортеж из эсэсовских машин с телохранителями и лимузина Гиммлера промчался по открытым пустым улицам, на которых не было видно ни единого человека.

В своем дневнике Шмуль Розенштайн отметил следующий обмен репликами между Румковским и Гиммлером.

ГИММЛЕР: Значит, вы и есть самый богатый еврей Лицманштадта, господин Румковский?

РУМКОВСКИЙ: Я богат, господин рейхсфюрер, потому что в моем распоряжении целый народ.

ГИММЛЕР: И что вы делаете с этим своим народом?

РУМКОВСКИЙ: Строю город рабочих, господин рейхсфюрер.

ГИММЛЕР: Но это не город рабочих — это гетто!

РУМКОВСКИЙ: Это город рабочих, господин рейхсфюрер; и мы будем трудиться до тех пор, пока не вернем вам долг.

Членам своего юденрата председатель потом говорил, что немецкие успехи на востоке несколько ослабили давление на гетто. Из спокойствия оккупационных сил он и собрался извлечь пользу. Пора было потребовать расширения гетто.

Жизнь в тесноте порождает в обществе нищету, а никуда не годные гигиенические условия — постоянный источник болезней, в первую очередь дифтерии, с которой оказалось так трудно справиться. Я лично распорядился привезти в свое гетто нескольких врачей, но это не поможет, если я не помещу целый дом или даже квартал на карантин.