Хайей Мейер были единственными, кто после оккупации последовал за председателем в гетто. Остальные нянечки в начале войны переехали в Варшаву. Но все они были замужем и имели
Роза Смоленская вставала одной из первых. Зимой она была на ногах уже в четыре или пять утра, чтобы успеть разжечь огонь. Затопив большую кухонную печь, она спускалась к колодцу, туда, где начиналась ограда Большого поля. С рассветом на облака в восточной части неба ложились бледные лучи. Отсвет встающего солнца заставлял кирпичную стену кладбища отбрасывать на снег длинные тени. Через час-другой солнце достигало вершины стен, и свет искрился на заросших инеем проводах, провисавших между телеграфными столбами на Загайниковой. Часов в шесть-семь утра Роза видела возле станции Радогощ колонны рабочих — люди шли на работу или возвращались после ночной смены. Они двигались плотными группами, словно для того, чтобы лучше сохранить тепло в мороз, и в полном молчании. Слышалось только тонкое пустое побрякивание котелков, висевших у рабочих на поясе. Через равные промежутки времени морозную тишину сотрясали немецкие танки или грузовики, и солдаты с автоматами, настороженно патрулировавшие улицы со стороны гетто. Ближе немцы подходили редко. Более привычным зрелищем были черные катафалки, приезжавшие со стороны Балут. Иногда в них не оказывалось лошадей, и катафалки, как ассенизационные бочки, тащили впряженные в них люди, а другие несчастные толкали похоронные дроги сзади.
Принеся воду, она снова выходила на улицу и ждала; вот и Юзеф Фельдман с углем тащится вверх по Загайниковой. Зимой и летом он был одет в желтоватый овчинный тулуп и такую же шапку, так что его лицо почти терялось в этих узлах. Роза знала: председатель распорядился, чтобы Фельдман всегда в первую очередь разжигал огонь в Зеленом доме и вообще был готов бросить все, если
Однажды утром Фельдман привел с собой маленького, бледного, замкнутого мальчика; никто не знал ни как его зовут, ни где он живет. В отличие от Вернера и Мирьям, он, похоже, явился не с эшелоном. Когда Роза спросила, кто он такой и что здесь делает, мальчик дерзко шагнул в комнату и объявил, словно собрался запеть песню или продекламировать стихотворение:
Мальчик оказался сыном мастера музыкальных инструментов по фамилии Рознер, который был так знаменит среди высшего общества Лодзи, что никто никогда не называл его иначе как «настройщик». Но господин Рознер исправлял и другие инструменты — флейты, баяны и аккордеоны, тромбоны и ударные для военных оркестров. Часть инструментов он выставлял в роскошно оформленной витрине своей мастерской.
Сама же мастерская была простой и тесной, что становилось заметно попавшему туда; но с улицы прохожие видели только просторную витрину с сияющими инструментами, разложенными на шелковых и плюшевых подушках. Так как Рознер был евреем, то ходили слухи, что где-то в своем магазине он запрятал деньги. Однажды вечером толпа пьяных фольксдойч, предводительствуемых двумя офицерами СС, вломилась к мастеру-музыканту и потребовала, чтобы он немедленно отдал им деньги; когда же Рознер стал отрицать, что у него есть тайник, они принялись крушить магазин деревянными молотками и дубинками, и орудовали до тех пор, пока не превратили все инструменты в щепки; сам Рознер лежал посреди разгромленной витрины с пробитым черепом и переломанными костями. Сыну Рознера в последний момент удалось бежать, прихватив самое ценное из отцовского имущества. Им оказались два сшитых вместе мешка из грубой парусины, в которые господин Рознер обычно клал рабочие инструменты, отправляясь в богатые лодзинские дома настраивать фортепиано. Теперь его сына с парусиновыми мешками на плече видели во всех мыслимых местах гетто — он пытался продолжать дело покойного отца.
Рояль в комнате Розы рассохся так, что в него приходилось ставить банку с водой, чтобы дерево не лопнуло и струны не повыскакивали из гнезд. Мастер внимательнейшим образом отнесся к этому и другим дефектам. Он испробовал педали, осторожно провел рукой по крышке и боковым стенкам, простучал костяшками пальцев все тело инструмента. Только убедившись, что никаких неожиданных звуков не слышно, он попросил Казимира приподнять крышку, сам поднял крышку сзади и шагнул в инструмент. Мальчик был таким маленьким, что без труда по-обезьяньи повис на обнажившихся струнах, развинчивая и завинчивая, ослабляя и подтягивая. Он выбрался из рояля, только проработав всю клавиатуру, один деревянный молоточек за другим. С плохо скрытым выражением триумфа на сморщенном лице он положил камертон на крышку и, улыбаясь, жестом пригласил Дебору Журавскую сесть на рояльный табурет.
И Дебора села и взяла уверенно зазвучавший до-мажорный аккорд, подхваченный и усиленный камертоном.
Дети захлопали в ладоши, и когда Дебора заиграла этюд Шопена, настройщик уселся рядом и стал играть вместе с ней — странные трели и арпеджио в верхнем регистре. Удивительно, но он никогда не учился играть как следует — просто имитировал последовательность аккордов и смену тональностей, словно в свои мешки он собрал все музыкальные фразы и мелодии, написанные когда-то Шопеном, и теперь вытряхивал их на клавиатуру так, как ему нравилось, без склада и лада. Но разве сейчас это было важно! Дебора играла, настройщик вторил ей, и вскоре они так сыгрались, что никто не смог бы расслышать, где закончился ее аккорд и зазвучал его.
Через несколько дней музыкальные и песенные номера были готовы; репетировал «оркестр»; из приютских детей даже составилась актерская труппа во главе с господином Вернером ЗАМСТАГОМ
Юный Адам Гоник прочитал на иврите стихотворение «Весна пришла»; потом группа детей под руководством директора Рубина исполнила песни и стихи Бялика. Во время этой увертюры настройщик взобрался, как паук, на стремянку в коридоре и снял металлическую крышку со звонка, привинченного на стене возле кухни. При помощи извлеченного из мешка железного молоточка ему удалось замкнуть цепь и вызвать трезвон, который резко и фальшиво разнесся по всему Зеленому дому:
Это был сигнал: дети бросились раздвигать зеленые гардины, которые участники труппы натянули в качестве занавеса. Казимир, одетый богатым польским шляхтичем, неуверенно вышел на сцену и объявил группке евреев, изгнанных из родной Галиции войсками русского царя, что спрячет их в подвалах своего огромного замка. Дебора пробарабанила на рояле цепочку тревожных аккордов, а настройщик, который так и сидел наверху, трагически завопил: «РУССКИЕ ИДУТ! РУССКИЕ ИДУТ!», и дети запели:
