трепеща крыльями, завис у кончика веточки и аккуратно взял с нее майского жука. Потом опустился на прямой сучок и, держа добычу на манер пустельги или кобчика — в одной лапе, оторвал у нее жесткие надкрылья, лапки, голову, взял в клюв и перелетел на соседнее дерево.
От неожиданности я не уловил и не запомнил всех моментов его последующего поведения, но увидел нечто необыкновенное. На толстой, без коры и мелких веточек горизонтальной ветви лежала, нежась на солнце, сорокопут-самка. Не стояла, не сидела, а именно лежала, греясь и ничего не делая. Самец как-то робко подал ей очищенного жука и, пока она его не проглотила, сделал попытку добиться ее окончательной благосклонности. В его действиях не было полной уверенности, да, видимо, и самка не была готова сразу после долгой дороги и состоявшейся помолвки к тому завершению семейного союза, к которому стремился сорокопут. А тот, не обескураженный таким приемом, продолжал носить в развилку травинку за травинкой, нашел еще несколько клочков грязной ваты и уложил их туда же, а потом снова угощал самку лучшими жуками, пока не склонил ее к окончательному согласию, после чего с ней мгновенно произошла разительная перемена.
Только что лежала она на ветке, даже не глядя в ту сторону, где старался сорокопут, а тут сама принялась за работу. Выбросила из постройки то, что было на ее взгляд ненужным, и стала носить свежий материал. Чаще другой травы в ее клюве оказывалась полынь, и к вечеру готовое на две трети гнездо снизу выглядело светлым комом от массы подвяленной на солнце полыни. На окончательную достройку и отделку ушло еще два дня работы, с которой самка справлялась уже без участия самца. Тот или пел, или выяснял отношения с двумя соседями-сородичами, которые появились в рощице двумя днями позднее его, или кормил самку.
Когда гнездо было готово, обе птицы стали охотиться вместе, каждая для себя. Но все-таки нет-нет да и просила самка по-детски то, что ловил самец, и никогда не получала отказа. А когда она стала наседкой, сорокопут стал больше охотиться для себя, и самка была вынуждена ловить насекомых поблизости от гнезда сама. Но если ему попадалось что-то особенное, он отдавал ей.
По-прежнему нес сорокопут охрану участка, не отлетая, однако, далеко от гнезда. С сородичами отношения были улажены, и лишь иногда перед закатом то на одной, то на другой границе устраивались непродолжительные, безмолвные дуэли на взглядах. Посмотрят-посмотрят друг на друга, покрутят хвостами, но не так, как при пении, а вправо-влево, вверх-вниз, выписывая перекрещивающуюся восьмерку, и разлетятся. На скворцов, докармливающих выводок в дупле, сорокопут почему-то не обращал внимания. Может быть, потому, что те летали за кормом куда-то через поле. У вороны, поселившейся на другом, за дорогой, краю рощи, хватало сообразительности не лезть к сорокопутам. А когда на опушке появилась праздная сорока, она в ту же минуту пожалела об этом, потому что тут же была изгнана.
В день солнцеворота появились на свет пять птенцов. Мать и согревала их, и от солнца закрывала, а отец кормил всех. Не ведая устали, чаще, чем когда строил гнездо, планировал он сверху к опушке, высматривал добычу понежнее, помельче и носил, носил, отдавая насекомых самке, а она уже оделяла ими птенцов. Она же следила за чистотой в гнезде.
Не зря выживал сорокопут соседей с участка. Место кормом было небогатое, и каждая лишняя птичья семья составляла бы конкуренцию. И участок был невелик: сто сорок метров опушки на три семьи чернолобых сорокопутов.
На шестой день жизни птенцов отец уже не мог в одиночку справиться с кормлением семьи, и родители стали летать на охоту вдвоем, оставляя гнездо на несколько минут без присмотра. Порядок на участке был обеспечен, и их тревожила только реальная опасность. Когда рядом с гнездом оказалась взрослая иволга, сорокопут-отец даже хвостом не взмахнул, хотя на самих птенцов положиться было еще рановато.
Маленькие сорокопуты в гнезде не засиживались. Едва смогли перепархивать по веткам, как спустились вниз, облегчив труд родителей, которые заметно уставали к концу дня, взлетая в течение каждого часа раз по десять на высоту расположения гнезда. Как только птенцы стали слетками, из рощицы исчезла тишина. В гнезде они молчали, и родители сами знали, кого из них надо кормить. Сидя на ветке, каждый стал требовать, чтобы его заметили первым. Голоса птенцов были похожи на голоса сорочат, только звучала в них не просьба, а недовольство и каприз. И хвостами короткими махали при этом, как рассерженные взрослые птицы: вверх-вниз, вправо-влево. Иногда дрались друг с другом, чего в гнезде не бывало. Трусоватыми их назвать нельзя: когда рядом с одним из таких полухвостиков опустился на ветку черный дрозд, тот даже не подвинулся.
Семья продолжала жить на участке, пока птенцы не освоили все приемы родовой охоты. Обучение начиналось с простого: отец или мать, держа добычу в клюве, как бы приглашали с соседнего дерева того птенца, который хотел есть. Потом приучали к земле: спустись — взлети. Родители понимали опасность этого шага, и когда один из слетков опустился на землю около меня, они тревожно затарахтели по-сорочьи, отвлекая внимание на себя, пока птенец не оказался на дереве, после чего я опять перестал существовать для них. Наверное, птенец за эти минуты понял, кого надо впредь опасаться хотя бы немного.
Поймав первую гусеницу, птенец не спешит к полной самостоятельности, а с прежней настойчивостью продолжает заниматься выпрашиванием. Он еще не может прокормиться сам: много ли наловишь за день, сидя на одной ветке? Однако уже дней через десять после вылета, когда хвост у молодого сорокопута дорастает до нормы, он получает заключительный урок обучения.
Сорокопуты — караульщики. Их основной способ добывания пищи — высмотреть насекомое с высокого сторожевого присада — ветки, провода, с палки, на которой мотается на бахче грачиное пугало, с кучи земли или столба, и взять его наверняка. Зрение у птицы отменное, и жучка ростом с божью коровку она различает даже на маскирующем фоне за полсотни шагов. Вдали от присады сорокопут охотится подобно пустельге: останавливая горизонтальный полет, он опускает хвост и, трепеща крыльями, зависает на месте, быстро и внимательно осматривая под собой землю и траву.
Этому приему детей обучала только мать. Самца за таким занятием я не видел ни разу. Пригласив птенца лететь за собой, она останавливалась и зависала на месте, а слеток повторял ее движения. Она как бы наводила его на цель, которую тот должен увидеть и взять сам. Этот прием немного похож на тот, которым обучают свой молодняк касатки. На этом, пожалуй, и закончились родительские заботы.
У молодых сорокопутов в голосе появились взрослые звуки. Семья еще не распалась, но днем все разбредались по окрестностям, лишь к вечеру возвращаясь на участок. И через два месяца после прилета, в последних числах июля, не спеша, с долгими остановками, начали отлет чернолобые сорокопуты. Летят они как чужие: двух рядом или даже поодаль не увидишь.
Мне всегда нравится смотреть на эту красивую и строгую птицу, и чем больше знакомлюсь с ней, тем меньше хочется узнать о ее жизни все сразу или побыстрее. Сорокопут и сам не дает разгадать свои большие и маленькие тайны одному человеку. В пределах гнездового ареала у чернолобых сорокопутов нет такой привязанности к постоянным местообитаниям, как у большинства птиц. Два-три года гнездятся они на одном месте, а потом исчезают на неопределенный срок или даже навсегда. Причем покидают сразу огромную территорию в десятки тысяч квадратных километров. И никакими местными условиями это явление объяснить не удается. Исчезая в одной области, сорокопуты появляются в другой, где их не было никогда прежде, а вскоре покидают и ее. Не удается установить и периодичности таких перемещений. В Каменностепном оазисе за все время его существования (этот оазис можно считать идеальным местом для гнездования вида) было всего два периода, когда там гнездилось много чернолобых сорокопутов. Во втором периоде нарастание их численности перед 1955 годом шло очень быстро. Образовалось что-то вроде большой разрозненной колонии. В следующем, 1956 году в Каменную степь не прилетел ни один чернолобый сорокопут. Зато под Эртилем, расположенном в ста километрах севернее Каменной степи, в безлесном уголке Черноземья, гнездящиеся сорокопуты встречались в 1956 году чаще, чем зяблики. Но в 1957 году их там уже не было. Все остальные птицы прилетели на прежние места.
Летят ли вместе, то есть одновременно, самцы и самки? Почему никто из прилетевших в тот затерянный на огромной равнине крошечный перелесочек самцов не остался холостым, и не было там лишних самок? Никакие логические размышления к правильному ответу на этот и другие вопросы не приведут. Нужны достоверные факты, чтобы понять, как, держась друг от друга особняком в пути, все прилетают в конце концов в одно место. Надо еще иметь в виду, что у них времени в обрез, и они не могут заниматься случайным поиском. Перелетное поведение этих птиц не укладывается в рамки современных гипотез об их ориентации на перелетах по звездам.
