непритязательным в отношении места: несколько кустиков или молодых деревьев хватало ему для того, чтобы участок был пригоден для жизни и вывода потомства. И стал соловей самой первой лесной птицей Каменной степи, поселившись здесь навечно. Возможно, что сейчас это самое соловьиное место в донском подстепье, ибо в каждой из двухсот с лишним лесополос в мае поет хотя бы один соловей.
Весной в полосах, особенно прибалочных, птиц гораздо больше, чем в любом лесу, потому что ни один лес не имеет такой большой длины опушек, как лесополосы. В узких посадках живут бок о бок и птицы светлых мест, и самые лесные виды, которым нужна чаща, куда редко заглядывает солнце. И поют на соседних кустиках садовая овсянка-ортолан и славка-черноголовка, бегает вдоль опушки желтая трясогузка, а над ее головой барабанит большой пестрый дятел.
Самыми многочисленными среди разнообразного пернатого населения Каменной степи в течение почти шестидесяти лет были грачи. Их огромная колония насчитывала четыре с половиной тысячи гнезд. В березовой секции сороковой полосы скопления грачиных построек ломали пятидесятилетние деревья. Шум грачат был слышен за километры, и в пору подготовки молодняка к вылету не смолкал круглые сутки.
Так было, пока оазис оставался изолированным от других насаждений. Когда же между ним и Шиповым лесом возник постоянный мост из молодых лесополос, в него проникла лесная куница, которая, освоившись и расплодившись на новом месте, вынудила грачей переселиться в отдаленные от Каменной степи насаждения. Лишь немного птиц удержалось в приусадебных парковых посадках, где лесной кунице мешает куница каменная: конкуренция двух видов хищников обернулась какой-то выгодой для грачей.
Вторжение в лесополосы Каменной степи куницы привело не только к бегству грачей, от нее пострадали и сороки. Куница быстро оценила надежность крепких сорочьих построек и стала выводить в них свое потомство, лишая тем самым сороку ее собственного. А ведь птичье население Каменной степи многим обязано сороке. В ее гнездах гнездятся совы, ушастая и сплюшка, соколки пустельга, кобчик и чеглок, кряква и кулик черныш, сизоворонка, галка, полевой и домовый воробьи тоже состоят в списке «постояльцев» сорочьих гнезд. Ежегодно вселяются в оазис новые сорочьи пары, но их участь повторяет судьбу сорок-старожилов. А в результате в лесополосах Каменной степи почти перестали гнездиться бывшие прежде обычными пустельга, кобчик, чеглок, сплюшка и ушастая сова, благополучие которых не в последнюю очередь зависит от птицы-строителя — сороки.
Есть в Каменной степи небольшой кусочек первобытной целины в одном из балочных отвершков, но первозданный облик этого памятника природы даже в самую пору цветения разнотравья не может сравниться с косимыми залежами у северной границы оазиса. Первый из залежных участков перестал быть пашней за восемь лет до посадки первой полезащитной полосы, в 1885 году, последний — спустя пятнадцать лет. Цель опыта была проста: восстановить естественным путем утраченное почвой плодородие. Сделать это должны были травы. Постепенно сорняки и бурьян сменились исконно степными видами, и сейчас, не зная прошлого этих мест, невозможно отличить целину от столетней залежи, на которой ежегодно в сенокосную пору скашивают все до травинки. Косят вручную, чтобы не давить землю колесами тяжелых машин.
Ранней весной косимые залежи покрываются крупноцветной россыпью горицвета. Его здесь больше, чем одуванчиков или лютиков на майском лугу. Рядом с ним как-то незаметны гусиный лук и бледненький гиацинтик. Горицвет — не подснежник: раскрывая бутон за бутоном, он растягивает цветение чуть ли не на месяц. Но настоящий цветочный карнавал — в начале лета. В это время многие пойменные луга по сравнению с залежами выглядят беднее.
Тут и пахнущий ванилью бледно-сиреневый козелец, и колокольчики, куртинки ярко-фиолетового мышиного горошка, белые шарики горного клевера и пурпурные — альпийского. Низкорослая светло- лимонная ястребинка соседствует с высоким лабазником, или таволгой, ломонос — с нивянником, который часто называют ромашкой. На каждом прямом стебле ломоноса — единственный цветок: четыре густо-синих лепестка и пять-восемь пар листьев. Ломонос не разворачивает все листья разом. Молодые листья первой, нижней пары сложены краями друг с другом наподобие створок ореха, без малейшего зазора. В «орехе», как бутон, сидит вторая пара, в ней — третья и т. д. В последней — настоящий бутон. Каждая пара сидит на стебле под углом 90 градусов к соседним. Опадут лепестки ломоноса, и на месте каждого цветка долго колышется под ветром пышный белый «парик» — плоды с пушистыми хохолками.
Можно называть и называть травы, заметные и незаметные. Но сколько бы ни было высоких султанов лабазника, глаз непременно остановится на низенькой румянке, стройной, сверху донизу в красных цветках, одиноко стоящей среди дружной семьи тонконога. Тут же иван-чай, вязель, валериана, короставник, подмаренник и марь сурочьи ягоды: есть такая травка сродни лебеде, семена которой одеты яркой, сочной мякотью цвета спелой красной смородины.
Так цветет залежь днем. Вечером, когда стихает ветерок и засыпают ковыли, а сумерки медленно стирают краски цветущей степи, белыми свечами распрямляются смолевки. Какую-то торжественность придают степи в надвигающейся темноте или в предрассветной мгле эти растения-призраки. Их белизна видна в любой ночи. А с первыми лучами солнца поникают цветочные кисти, закрываются цветки до следующего вечера.
Рядом с косимыми залежами пять некосимых участков, где со дня их заповеданья ни разу не звенела коса, куда никогда не заходило стадо, не было даже маленького пала. Местами эти залежи стали непроходимыми от сплошных зарослей колючего боярышника, терна, шиповника и жимолости. Дикие груши и яблони похожи на гигантские шатры. Все это: шиповник, груши, боярышник, терн — занесено сюда зверями и птицами. До одной залежи долетели из соседней полосы крылышки остролистного клена, до другой — семена березы, и растут там лесные деревья в окружении степных трав. Вольно на этих залежах степному миндалю бобовнику, иван-чаю, крапиве. Кто какое место успел захватить, тот его и держит, не пуская других. Все-таки, чтобы степь оставалась степью, должны топтать ее стада, не лишне и косой помочь степным травам избавиться от соседства крапивы и бобовника, хотя бы раз в несколько лет ранней весной отдавать ее огню. Все это было в настоящих степях, пока они не стали полями.
Пернатые самоцветы
Скоро солнцеворот. Струятся на легком ветерке блестящие перья ковылей, цветет разнотравье, и только белесые и желтые, пятнистые и полосатые стены обрывов и оврагов, размытые полуденным маревом, выглядят издали безжизненными плешинами на зеленых равнинах. Но как раз у таких стен, пробитых узкими отверстиями норок, можно встретиться с самыми красивыми птицами степей и речных долин — семицветными щурками.
Глаза еще не различают в дрожащей дали ни одного птичьего силуэта, а уже слышны доносящиеся оттуда негромкие журчащие трели. Потом появляется раскидистая ветла на берегу крошечного прудика. Из ее густой кроны торчат две длинные сухие ветки, на которых, блаженствуя под горячим солнцем, сидят девять расписных птиц, убаюкивая друг друга тихим говорком, который отдаленно напоминает пение полевых сверчков, но без сверчковой монотонности. Хотя щурки и не одноголосы, их «язык» довольно бедноват звуками, но молчаливы они бывают лишь в редкие минуты.
Своим приятным журчанием щурки встречают восход солнца, им же провожают светило вечером. Оно весь день звучит в птичьей колонии как успокаивающий сигнал. Им обмениваются птицы на дневном и ночном перелете, им извещают о первом и последнем днях пребывания на родине. Это журчание относится к тем тихим звукам природы, которые слышны на большом расстоянии так же отчетливо, как и вблизи. Когда в сентябрьском небе первая журавлиная станица обгоняет последнюю стаю щурок, к земле с двухсотметровой высоты доносятся почти с одинаковой громкостью и частые трели щурок, и трубные голоса журавлей.
Даже дневное знакомство с щурками не облегчает определения места, откуда звучат их голоса, и расстояния до него. Негромкие, они слышны за версту; перекликается пара, кажется — десяток; высматриваешь птиц в поднебесье, а они реют за спиной. Любят эти трели многие незаурядные
