Он упал на колени и вознес молитву. Потом поднялся и побежал. Надо спешить. Ведь его ждут!
Безжалостное солнце висело в небе и не было спасения от его лучей.
Николас был несчастнейшим из людей. Во всяком случае, он так считал. А с ним никто и не спорил. Потому что никому не было дела до подмастерья из Трира, сироты, из жалости принятого на обучение местным шорником.
Несмотря на восемнадцать исполнившихся лет, смотрелся подмастерье сущим ребенком, настолько он был худ и немощен. Ко всем прочим бедам Николас шепелявил и заикался. Внятную речь он обретал лишь тогда, когда рассказывал о своих видениях. Тогда голос его крепчал, слова плотно прилегали одно к другому, а в обычно пустых, белесых глазах вдруг зажигался огонь, который некоторые слушатели полагали божеским, а некоторые — дьявольским. Но вторых было меньшинство, иначе не избежать бы Николасу суда, костра иль топора.
Тот июльский день 1212 года, казалось, ничем не отличается от предыдущих, но именно ему предстояло перевернуть жизнь подмастерья, а следом изменить жизнь тысяч его сверстников из Рейнской земли.
Накануне у Николаса был сильнейший припадок. Успевший привыкнуть и к пене на его губах, и к конвульсиям, и к бессвязным речам, шорник в сердцах сплюнул и отволок мало больного, еще и неумелого и нерадивого ученика в закуток под лестницей. Пусть там видит свои вещие сны…
Вскоре приступ пошел на убыль, и подмастерье затих. Наутро же, проснувшись, он собрал свои нехитрые вещички и объявил шорнику, что уходит от него.
— Да кому же ты нужен, убогий? — удивился мастер. — Ведь погибнешь!
— Если погибну, то не просто так, а во славу Господа, — ответствовал Николас. — А пойду я в Кельн. Там, на площади, объявлю я повеление архангела Михаила, прошлой ночью посетившего меня.
— Что же он сказал тебе? — усмехнулся шорник.
Николас строго посмотрел на хозяина, и у того усмешка сползла с губ.
— Он сказал, что вера, а не оружие помогли воинам креста отвоевать у язычников святой град Иерусалим. Но место веры и смирения у благородных рыцарей вскоре заняли алчность и гордыня. Даже лучший из лучших — король Ричард Львиное Сердце — и тот запятнал свою душу, приказав обезглавить 2 тысячи мусульман после падения Акры. Вот почему не устояли крестоносцы против египетского султана Салах-ад-дина. Вот почему с позором покинули Святую землю. Вот почему последний крестовый поход закончился в Византии разграблением Константинополя, а не взятием города Христа. И сказал архангел Михаил: не с мечом и жаждой смерти надо идти в Палестину, а с крестом и чистым сердцем, и не люди высокого звания пусть идут, а люди всего лишенные, ни о чем ином, кроме освобождения Гроба Господня, не помышляющие. Такие, что шли некогда за проповедником Петром Амьенским, прозванным Пустынником, но сбились с пути истинного. И еще рек архангел Михаил: дети пусть идут — невинные и безгрешные. И расступится перед ними море. И дойдут они по дну его до берегов Святой земли. И склонятся перед их благочестием иноверцы и отворят златые врата Иерусалима. Припадут малые и сирые, но духом великие, к Гробу Господню, и воссияет солнце!
— Кто же поведет чад божьих в Палестину? — спросил ошарашенный и даже немного испуганный шорник.
— Я, — ответил Николас.
В деревню пастушок не вернулся. Оставив стадо на берегу Луары, Стефан переплыл реку, выбрался на дорогу и пошел в Сен-Дени. Он шел и всем, кто соглашался его слушать, и даже тем, кто отмахивался от него, передавал слова Господа нашего Иисуса Христа.
Вскоре он уже шел не один. Мальчики и девочки, которых с каждым лье после каждой деревни становилось все больше, следовали за ним, утопая в пыли и пачкая ее сбитыми в кровь босыми ногами. Через неделю они стояли перед стражниками, охраняющими подъемный мост аббатства Сен-Дени.
— Куда? — спросил один из стражников.
Вперед вышел бледный мальчик:
— Я должен видеть короля!
— Откуда ты знаешь, что король в аббатстве? — подозрительно спросил другой стражник.
— Я должен видеть короля! — повторил паренек. — Так хочет Господь!
— Так хочет Господь! — откликнулись несколько сотен детских голосов.
Вооруженным воинам, побывавшим во многих битвах, вдруг стало жутко, и они поспешили доложить начальнику стражи о странных пилигримах.
Филипп II удивился дерзости маленьких паломников, и только этим можно объяснить, что он принял Стефана и выслушал его. А потом приказал прогнать с глаз долой. Что они себе позволяют? Крестовый поход — занятие рыцарей и королей. Его благословляет Папа Римский! А тут…
— Пусть убираются. Кто заупрямится — того плетьми!
Из ворот вылетели всадники и стали теснить детей. Кто-то упал — его затоптали. Кто-то бежал слишком медленно — его ожгли кнутом так, что лопнула рубаха, а с ней и кожа на спине. Кровь детей заливала истертые камни дороги, ведущей к аббатству, видевшему немало знамений и чудес. Но то, что происходило сейчас, заставляло вспомнить дьявола и злодеяния царя Ирода.
Стефан уцелел в побоище. Сопровождаемый «паствой», он стал бродить по окрестностям, объявляя, что вскоре из Вандома под Парижем поведет крестовый поход детей к Марселю, откуда они переправятся в Палестину.
Весть эта разнеслась по всей Франции, и в Бондом устремились тысячи ребятишек. Их не могли остановить родители, не могли воспрепятствовать им и священники. Как образумить лишившегося разума, как?
Радовались порыву детей лишь вербовщики, пытавшиеся склонить подростков покрепче записываться в отряды, которым предстояло выступить в поход против альбигойцев, обосновавшихся на юге страны и объявивших католическую церковь творением сатаны. Это о них, членах еретической христианской секты катаров, папский легат Амальрих Арю сказал после взятия альбигойской крепости Безьер: «Не жалейте никого, убивайте всех, на том свете Господь узнает своих».
Но, сколько бы ни старались вербовщики, чем бы ни прельщали и как бы ни смущали, количество юных паломников, готовых выступить в крестовый поход, росло с каждым днем. И в конце июля Стефан сказал:
— Пора!
Шесть тысяч детей покинули Бондом, не имея ни припасов, ни запаса еды. Ибо каждый из них помнил слова Христа о птицах небесных, которые не пашут, не сеют, не жнут… Будет день, будет и пища!
Они шли по прокаленным дорогам, не прося милостыни, но принимая подношения сердобольных крестьян. Жажда иссушала губы, невыносимый зной валил с ног слабых. Их оттаскивали на обочину и оставляли там. Кто-то из обессиливших еще стонал, извивался, пытался ползти, но потом замирал, вытянувшись или, напротив, свернувшись калачиком. Дети умирали и умирали в мучениях, но смерть одного, двух, ста человек не могла и не должна была помешать движению живых к морю!
Но вот и Марсель. Купцы, чьи посланники нашли Стефана в Вандоме и передали обещание своих хозяев предоставить пилигримам корабли, встречали паломников в порту. Семь судов были готовы к отплытию. Дети поднялись на борт. Тех, кто не мог идти, вдруг обезножев, — такое бывает, когда цель близка, — вносили на руках. Матросы распустили паруса, подняли якоря, и суда вышли в море.
Через несколько дней начался шторм, и два купеческих корабля затонули недалеко от Сардинии.
