после войны появились произведения документального характера, рассказывающие о гитлеровских преступлениях и мученичестве польского народа (самое известное «Дым над Биркенау» С. Шмаглевской). Были и произведения психологические, анализирующие феномен озверения палачей и геройства жертв; безмерность страданий пытались порой трактовать в мистическом плане, например, З. Коссак-Щуцкая в своей книге «Из бездны». Крупнейшие писатели мира видели в беспримерном массовом истреблении полный крах традиции европейского гуманизма. Но ни одна из этих книг, даже самых значительных, не в состоянии была передать всю правду о тотальной войне и ее ужаснейшем проявлении — Освенциме.
Боровский также не претендовал на то, чтобы рассказать всю правду об Освенциме. Но ему удалось вскрыть самое существенное и самое мучительное. Он не стал заниматься психологией палача и психологией жертвы, сумел отрешиться от страданий миллионов и того ада, что пережил сам, — и посмотрел на лагерь взглядом холодным, беспощадным.
Для Боровского лагерь — это следствие успехов и побед третьего рейха, того нового порядка, который гитлеризм пытался навязать покоренной Европе. Чтобы утвердить господство немецкой расы над миром, гитлеровский фашизм счел необходимым использовать в своих интересах покоренные народы, принудить жертвы к соучастию в их же истреблении. Лагерь не был ни сборищем преступных натур, ни бессмысленной гекатомбой, ни возмездием за грехи человеческие, — это была четко продуманная система, сознательно организованное предприятие, служившее целям гитлеризма. Это не были — говоря словами Альбера Камю — обычные преступления от разгула страстей, испокон века известные человечеству, здесь миру явилась следующая ступень — преступления, подчиненные логике тоталитарной системы, доведенной до высшей точки, до невиданных в истории размеров, до масштабов геноцида. Теперь, по прошествии многих лет, этот механизм детально изучен: множество научных институтов, опираясь на архивные изыскания и всевозможные исследования, раскрыли миру, как гитлеризм пришел к созданию подобного уникального государства, с какой последовательностью внедрял свой новый порядок, как близок был к его осуществлению. Тадеуш Боровский без помощи архивов и сонма ученых, с первого взгляда сам постиг эту систему, обнажив ее политические, экономические и социологические механизмы.
Кроме познавательной ценности, кроме анализа логики гитлеровских преступлений, в рассказах Боровского содержится нечто большее. Трагедия концлагерей сформулирована в них иначе, чем почти во всей прочей литературе. Центр тяжести перенесен на жертвы. Для Боровского истинная трагедия лагерей состояла не в отношениях между палачами и жертвами: палачи, эти не имеющие оправдания послушные винтики гитлеровской машины эксплуатации и уничтожения, — хоть и заслужили петлю — все же на роль полноправных, достойных участников трагедии не тянут.
Главной трагедией концлагерей, к которой привела продуманная, преступная логика их создателей, было истребление всего человеческого в жертве, принуждение под страхом смерти к покорности, расчетливое натравливание человека на человека. В этом Боровский увидел наиболее изощренную, истинно дьявольскую сторону лагерей. В своих рассказах он не сосредоточивается ни на частых случаях нравственного падения и патологических срывов, ни на нередких случаях геройства, а исследует механизм «будничного выживания». В соответствии с этой задачей героями своих рассказов он сделал не злостного преступника и не лагерного святого, а человека, который хочет выжить — лагерного форарбайтера, заключенного, которого используют на подсобных работах, или же просто узника, постигшего законы лагерной жизни и сумевшего к ним приспособиться. Злоключения такого заурядного, неплохого по природе, но прошедшего лагерную выучку человека и стали содержанием рассказов: «День в Гармензе», «Пожалуйте в газовую камеру», «Смерть повстанца».
В своей книге Боровский не ограничился рассказами о концлагерях. Писатель сделал следующий, еще более рискованный шаг. В рассказах не лагерных, периода оккупации («Прощание с Марией») и периода освобождения («Битва под Грюнвальдом»), он задумался над проблемой: что предвещало появление такого изуродованного лагерем человека и что с ним стало, когда война кончилась. Таким образом, свой диагноз упадка гуманистических ценностей, деградации человека Боровский распространил и на другие ситуации, на более широкую сферу.
Вызывающий характер рассказов Боровского, беспощадных в своих внешних, так называемых бихевиористских описаниях, в стилистике и языке, усугублялся тем фактом, что поэту-форарбайтеру автор дал свое имя. Хотя очевидно, что весь цикл был продуманной и искусно построенной литературной конструкцией, Боровский-узник поступил так не случайно. Это был сознательный нравственный акт. И пусть литературный образ имел с автором мало общего, Боровский пытался — как это высказано в его поэзии — взять и на себя вину за то, что выпало на долю простого человека его времени. В этом он видел свою писательскую задачу, этого же требовал в своих статьях от других.
Сборник «Прощание с Марией» дал совершенно оригинальную картину «годов презрения» (пожалуй, ближе всего к ней «Медальоны» З. Налковской) и наиболее острую, притом лишенную всякого морализирования, нравственную критику эпохи. Но эта книга не вмещалась в рамки тогдашних литературных категорий. Она вызвала шок — и почти полное непонимание. Примитивно мыслящие критики, отождествив образ героя с автором, сочли, что Боровский разоблачил себя как лагерного преступника и должен быть посажен на скамью подсудимых. Другая часть критиков, которая приняла за чистую монету вымышленную психологию героя, не уловив критического подтекста, восприняла эту прозу как невольное свидетельство его «зараженности смертью», нигилизма, отречения от всех ценностей. Особое негодование вызвали рассказы периода оккупации и конца войны. В момент выхода книги лишь очень немногие поняли всю сложность ее художественного построения и уловили ее суть: своеобразный способ борьбы автора со злом эпохи.
В том же году вышла и следующая книга Боровского: цикл коротких новелл «Каменный мир». Этот цикл, или, как его называл автор, «один большой рассказ, состоящий из двадцати самостоятельных частей», дополнял картину, созданную в «Прощании с Марией». Он также был защитой авторской позиции, подвергавшейся суровым нападкам. В сравнении с предыдущей книгой в «Каменном мире», написанном в том же стиле, с использованием трудной формы короткой новеллы, так называемой short story, было явлено и нечто новое: автор отказался от посредничества «форарбайтера Тадека»; вместо «будничного выживания» он ввел яркие эпизоды лагерной жизни («Ужин», «Смерть Шиллингера»), привлек больше автобиографического материала («Случай из собственной жизни», «Путешествие в пульмане»). Боровский как бы хотел засвидетельствовать, что «Прощание с Марией», которое шокировало общественное мнение, было лишь облегченной версией подлинной жизни в концлагерях и того, что пережил он сам. Половина новелл «Каменного мира» относится к уже освобожденному миру, но теснейшим образом связана с лагерным прошлым. Послевоенную жизнь Боровский ставит в зависимость от лагерного опыта или его последствий, не всегда, впрочем, достаточно обоснованно. Большинство новелл «Каменного мира» посвящено известным современным писателям, с чьими произведениями или позицией эти новеллы, по мысли автора, должны были полемизировать. Отстаивая свою точку зрения, Боровский в этой книге подкреплял ее новыми произведениями-аргументами, нападая на современную литературу, которая — по его мнению — пренебрегала самым тяжелым и существенным наследием войны.
Работая над «Прощанием с Марией» и «Каменным миром», писатель лелеял более широкие замыслы. Он задумал и частично осуществил новые вещи, также в жанре больших и средних рассказов и коротких новелл, они должны были дополнить задуманную картину, более широко показать интеллектуальный и моральный опыт «годов презрения», дописать до конца эту пережитую главу нравственной истории человека.
К сожалению, в 1948–1949 годы начался период малоблагоприятный для работы писателя. Были выдвинуты догматически упрощенные лозунги социалистического реализма, призывающие к отказу от военной тематики, повороту к современности и строительству социализма, к политической и назидательной литературе. У Боровского эти лозунги отклика не нашли, в то время непонимание, встретившее обе его книги, поколебало его уверенность в правильности избранных им литературных средств и самой идеи «моральной революции», которой они были призваны служить.
Боровский с юных лет был сторонником социальных требований революции и в 1948 году вступил в ППР. Новый, сложный политический курс и испытываемые писателем сомнения вступали в противоречие. В его литературном творчестве возникает двойственность: он пытается писать по-новому, не оставляя, однако, и своих прежних замыслов. Рассказом «Январское наступление», в котором проблематика «годов презрения» переносится из области морали в историко-политический план, он вскоре завершает свой
