этих тварей, приняли решение держать оборону, на рожон не лезть.
То, что Глафира, покойная, как думал Михаил Петрович, жена сидит вместе с другими бабками, он заметил не сразу. Передал командование молодым — среди которых были участники войны — и сел, отдыхать. Не верилось, что всё это происходит, всё равно не верилось. Не разрешает такого диалектический и прочие материализмы.
Она сама подошла к нему.
— Миша?! — она посмотрела ему в глаза, и Михаилу Петровичу стало не по себе — едва сил хватило подняться. — Мишенька, родной… — и заплакала, обняв его. Так и стояли — все остальные притихли — а Глафира никак не могла прийти в себя, и успокоиться.
Что, в общем, неудивительно.
— …Всё время здесь просыпаюсь, — рассказывала Глафира чуть позже. — Точно ведь помню, что померла, что ты лекарство приносил, что за водой пошёл. И вот я тут, и ты здесь! Миша, неужели так бывает?
— Сам не знаю, Глаша, — улыбнулся он. — Выходит, бывает.
Они сидели, говорили, и остальные уже немного успокоились — были уверены, что с чудищами справятся, и придут потом ко всем на помощь.
Глаша исчезла первой. Михаил Петрович опешил, оглянулся — куда делась?! — и тут исчезли остальные. Не одновременно, в течение нескольких секунд.
Он не успел ни удивиться всерьёз, ни напугаться. Вспыхнул яркий свет, дыхание перехватило… и Михаил Петрович оказался в избе — незнакомой избе, сидел на скамье в дальнем от печи углу.
Дверь отворилась, и вошёл человек — косая сажень в плечах, одет не слишком, скажем, модно, но прилично. Бородатый, с коротко стрижеными волосами.
Это был Аввакум. В миру — Тимофей Степанов. Он улыбнулся, и молча протянул руку. Дверь тут же отворилась снова, и вошёл Георгий Платонович Тугуши, он же дядя Гоша.
— До сих пор помню, что Аввакум первое сказал, — дядя Миша закурил. — 'Из какого года', спрашивает. Я и говорю, из шестьдесят шестого, а потом задумываюсь — а в самом деле, из какого? Он засмеялся, по плечу меня похлопал, и за стол пригласил. Как будто я просто взял и зашёл в гости, как все нормальные люди. А я сижу, и понять ничего не могу. Поверить не могу, и Глашу помню, только что её обнимал. Одно только и понимал: чудо случилось. И чёрт с ним, с диалектическим материализмом. Ведь чудо, настоящее. Даже два: вначале поганое, потом хорошее. Я ведь поругался с Глашей в тот день. А она слегла, сердце прихватило, я ей лекарство принёс, пошёл, чтобы воды налить… вернулся, а она уже преставилась. Так погано стало на душе… а тут понял, что чудеса бывают. Хорошие бывают, это главное. Ну, — он встал, похлопал Николаева по плечу. — Народ хочет музыки и танцев. Идём, Серёжа, Маша тебя ждёт. И Даша ждёт.
— Ну, за здоровье! — Жора поднял тост. Они сидели вчетвером — Жора, Валера, Стёпа и Николаев. И было ощущение, что своя компания.
— Ты не сердись, — Жора с наслаждением отпил глоток, посмотрел на бутылку. — Мы тут все, сам видишь, со своими сидим. Ясно, что все вместе, но всё равно есть в доску свои, с ними проще. А сейчас вижу — свой ты. Скучно мне, Сергей. В казино идти не хочу, будет как всегда. А если наоборот будет, и казино по миру пущу, тоже скучно. Вот и пытаюсь, значит, цель в жизни найти. Так, чтобы и риск, и чтобы у других пока не получилось. И чтобы головой думать нужно. У нас тут все уже нашли себе занятие, чтобы добиться чего-нибудь. Ну, почти. Трепаться не буду, пусть сами расскажут, если захотят. А я вот не нашёл пока. Вон, Даша уже нашла — я её как послушал, как она про компьютеры эти рассказывает, так и понял: нашла себе призвание.
Так что мне идеи нужны, — Жора ещё раз отхлебнул. — Всё, пора с пивом завязывать и переходить на вино. Зачем этот долгий мучительный процесс? — он посмотрел на Николаева и усмехнулся. — А, ты не знаешь этого анекдота. Решил, значит, мужик оторваться, купил дорогого пива, весь вечер пил. Утром проснулся, посмотрел на свою рожу в зеркале, и вылил всё оставшееся пиво сразу в унитаз. К чему, говорит, этот долгий мучительный процесс?
Николаев не ожидал, что это его так рассмешит.
— Мы тут по вечерам с парнями в игры играем, — сообщил Жора по большому секрету. — Втроём иногда скучновато. Если в покер или бридж играешь, или не лень научиться, заходи. Ну, а сейчас пьём за прекрасных дам! Стоя, стоя, нечего сачковать!
— Призвание? — переспросила Мария и вдруг прыснула. — Нет у меня призвания. Ну честно, нет. Пыталась вон экономистом устраиваться. Сиделкой работала, няней. Платят хорошо, я вообще одурела, когда увидела, сколько, но всё равно не то. Видно, я полная бестолочь, раз нет даже своего занятия.
— Я сейчас начну ругаться неприличными словами, — Дарья посмотрела ей в глаза и помрачнела. — Дядя Серёжа! Ну хоть ты мне веришь? Нельзя про себя говорить плохо! Если будешь твердить, что дура, дурой и будешь, и это не смешно! Она чуть что — сразу: я дура, я бестолочь, я бездарность. В угол поставить некому!
И рассмеялась первой, взяв Марию за руки.
— Не буду, — пообещала Мария. — Ну не специально я! — тон её стал почти умоляющим.
Николаев налил им обеим. Дарье — чуть-чуть, столовую ложку. На это она не обижалась.
— Озадачили, — призналась Мария. — Надо подумать. Попробовать, кем ещё могу быть, кем работать. Сидеть без дела точно нельзя, чувствуешь себя полным…
— Маша! — Дарья топнула ногой.
— …убожеством. А ты что подумала? Всё, брейк! — она рассмеялась, крепко прижимая к себе вырывающуюся Дарью. — Ну ты совсем шуток не понимаешь! Ну вот и предложи мне занятие! Что- нибудь!
— Что толку? — Даша посмотрела на неё с сочувствием. — Сама должна найти. Ой, только без этого! 'Я никому не должна!'
— Так, — Николаев взял их за руки. — Не ссорьтесь, ладно?
Они переглянулись и рассмеялись.
— Серёжа, ты в женщинах ничего не понимаешь! — уверенно заявила Маша. — Мы не ссоримся. Когда мы ссоримся, это вообще смерть коровам, лучше под руку не попадать. Просто она меня так воспитывает. А я вредная. Ф-фу-у-у, как я напилась, ведь просила же не разрешать!
— Давай, как я, — Дарья подёргала её за руку. — Минеральную воду и чай. Я тебе такие чаи покажу, потом ничего больше не захочется!
— Договорились, — Мария обняла её. — Показывай. Но учти, будешь показывать, пока мне не понравится, я привередливая!
— Ну и как, нашли себе призвание? — поинтересовался Смирнов, заваривая новый чай. Заваривал он его так, как рассказал Николаев. Поначалу показалось — дурь, выдумано от нечего делать. От чая что нужно? Чтобы лом в нём стоял, чтобы вставляло так, чтобы бодрость была во всём. Ан нет, чай 'по- николаевски' оказался к тому же и вкусным. Вроде и пьёшь чай всю жизнь, а вкуса не замечаешь!
— Нашёл, — согласился Николаев. — Не сразу. Обидно было даже: вроде считал себя мастером совсем по другой части. А настоящее, что душе приятно, совсем другое оказалось. Я ещё расскажу.
— И сколько вы там пробыли? Сколько концов света увидели?
— Я? Двадцать восемь. Не слишком много, да? Три года почти там провёл.
— Что-то с арифметикой не то, — сообразил Смирнов. — Сами говорили, от двух до четырёх недель. Двадцать восемь, даже если на четыре умножить, три года не выйдет.
— Кое-что изменилось, — согласился Николаев. — Не сразу. Мы и сами удивились. А началось всё с третьего конца света. Для меня третьего.
23.
