(«Десятитысячелетний господин»). По существу же, Ли Ляньин обладал большей властью, чем император, и иногда хвастался этим. Цыси разрешала Ли Ляньину не только сидеть в ее присутствии, но даже сидеть на троне. Его личные богатства оценивались английскими банкирами в два миллиона фунтов стерлингов, а политическое влияние просто невозможно оценить. Подобно тому как Ань Дэхай участвовал в свержении Су Шуня и других регентов, Ли Ляньин сыграл не последнюю роль в перевороте 1898 года, так как Гуансюй фактически выступал его соперником и за несколько лет до этого осмелился побить главного евнуха.
Под стать своей госпоже Ли Ляньин был очень хитер и часто притворялся бессильным — или из любви к искусству, или чтобы отвязаться от просителя, или чтобы получить с него взятку. «Если кто-нибудь из нас провинится, он всегда идет к Ли Ляньину и просит о помощи, но тот отвечает, будто не способен влиять на ее величество. А в действительности его боится даже императрица»,— говорили фрейлины.
Ли Ляньин разработал целую систему легальных и нелегальных взяток, которыми он делился с Цыси. Ее доверенные евнухи широко торговали должностями, званиями, наградами, что весьма подробно изображено в романе Цзэн Пу. Например, наложница Бао так характеризует маньчжурский двор:
«Самое противное существо — это главный евнух Лянь. Пользуясь покровительством вдовствующей императрицы, он творит все, что ему угодно! Храм Белых облаков превратился в аппарат, через который он получает взятки, а настоятель Гао стал его первым наперсником в дурных делах. Все приезжие чиновники летят к Ляню, словно утки! За последнее время он приобрел еще большую славу, сделав свою младшую сестру фрейлиной. Старуха очень благоволит к ней и даже называет Большой барышней. Сейчас только двоим разрешено обедать вместе с вдовствующей императрицей: художнице Мяо Соцзюнь и ей».
А вот аналогичная речь одного прогрессивно настроенного сановника:
«Оказывается, Гэн И[33] введен в Государственный совет по приказу вдовствующей императрицы. Явившись в Пекин на празднование шестидесятилетия Цыси, Гэн Ипередал главному евнуху Ляню тридцать тысяч новеньких серебряных юаней,[34] которые он выманил у своего подчиненного — управляющего монетным двором. Он заявил, что приготовил эти деньги специально для того, чтобы императрица в день своего рождения могла одарить придворных. Императрица прельстилась тонким узором новеньких монет и приняла подарок. Отсюда и назначение. Не знаю, кто рассказал об этом госуарю, но он заспорил со вдовствующей императрицей, заявив, что Гэн И низкий, корыстолюбивый человек, которого нельзя держать на службе. Императрица продолжала настаивать на своем. Тогда государь заплакал и сказал: „Тетушка, вы хотите сделать меня правителем страны, идущей к гибели!“ Императрица пришла в страшную ярость и дала государю две пощечины, даже зубы выбила. Государь заболел и после этого долго не появлялся в тронном зале. А тут, как на грех, подвернулся генерал Юн Лу,[35] старый клеврет императрицы который тоже приехал в Пекин для празднования ее шестидесятилетия. Императрица поделилась с ним мыслью о низложении государя. „Боюсь только, что пограничные наместники не подчинятся“, — сказал Юн Лу. Все это было буквально на днях. Отсюда явствует, что идея переворота давно уже зрела у императрицы, она лишь не решалась ее открыто высказывать!».
В этом отрывке недаром упоминаются подарки, которые всегда были одной из значительных статей дохода вдовствующей императрицы. Например, перед праздниками на Цыси «начинали сыпаться подношения от князей, сановников, губернаторов или генерал-губернаторов: расшитые ткани, каллиграфические надписи, картины, антикварные и заграничные ценности. Больше всего государыня любила часы, люстры и прочие иностранные вещи», причем подарки поступали к ней не только по праздникам: «Если Цыси вскользь замечала, что ей нравится какая-нибудь вещица, например красивая безрукавка или украшение к туфлям, не проходило и трех дней, как перед ней появлялось и то и другое». А в дни ее рождения, вспоминает Юй Дэлин, «подношений было так много, что они занимали несколько залов, и все же мы не имели права убрать их куда-нибудь, пока ее величество не приказывала сделать это». Однажды ей преподнесли в дар «четыре мешка с тысячами жемчужин. Безупречные по форме и цвету, они стоили баснословно дорого, но у ее величества было столько драгоценностей, особенно жемчуга, что она едва взглянула на подарок и лишь назвала его приятным».
Когда Цыси впервые появилась во дворце, ей платили в год около ста пятидесяти лянов, т. е. примерно четыреста американских долларов. А накануне смерти ее ежегодные доходы составляли уже почти десять миллионов долларов — по крайней мере вдвое больше, чем у любого китайского императора. Особенно возросли корыстолюбие и взяточничество Цыси после ее бегства из Пекина в 1900 году, когда она лишилась части своих богатств. Стараясь возместить их, она грабила и народ и чиновников совершенно беззастенчиво: один только начальник шанхайской области присылал ей каждый год сто тысяч лянов «на пудру и румяна». Ежедневные расходы двора составляли тогда сорок тысяч лянов.
Вдовствующая императрица не успевала пользоваться всеми своими несметными сокровищами, однако вела им строгий счет:
«Одежда, ткани для одежды, обувь и драгоценности Цыси — все было тщательно расписано в специальной книге, где особый раздел отводился вещам, предназначенным для подарков. Этими подарками ведали главноуправляющий, его помощник и четыре старших евнуха, которые получали ценности из сокровищницы и передавали их Управлению двора, записывая в книге: „Такого-то“ числа даровано такому- то“.
У старухи было множество драгоценностей, но чаще всего она носила лишь несколько: кольца из зеленого и голубого нефрита, жемчужную диадему в виде цветов и накидку, унизанную жемчугом.
Летом Цыси нередко втыкала в волосы большие цпильки из сандалового дерева, увитые золотыми нитями и инкрустированные жемчугом. Их преподнес вдовствующей императрице в день ее шестидесятилетия известный сановник Чжан Чжидун. Еще она носила крохотные жемчужные серьги, никогда их не снимая. Евнухи рассказывали, что эти сережки подарил ей сам император Сяньфэн, когда она впервые вошла во дворец. Сережек было четыре, поэтому Цыси пришлось проколоть в каждом ухе по две дырочки.
Из своих многочисленных одежд вдовствующая императрица также обычно носила лишь несколько. Например, зимой она надевала зеленовато-желтый халат на меху, а во время аудиенций заменяла его шелковым или парчовым халатом, далеко не всегда новым. Туфли ей большей частью преподносили княгини и фрейлины. По праздникам она каждый раз надевала одну и ту же пару, густо усыпанную жемчугом, как драгоценные колосья, на очень толстой подошве».
Более подробно говорить о драгоценностях Цыси было бы слишком долго, да и вряд ли нужно, так как это уже сделано в нескольких источниках на русском языке. Отмечу лишь интересный прием, который использовал в данном случае Цай Дунфань, словно объединив художественную и мемуарную литературу: в его описании Цыси показывает Юй Дэлин свою богатейшую сокровищницу и еще говорит, что многое она потеряла во время восстания ихэтуаней. Впрочем, и в этот трудный для Китая период вдовствующая императрица не желала решительно ничем жертвовать. Говорят, что в 1900 году она даже приказала своей артиллерии приостановить обстрел посольского квартала, потому что грохот пушек мешал ей совершать лодочную прогулку. Бежав в Сиань, Цыси продолжает гурманствовать: «Каждое утро евнух подает императрице меню из ста блюд, состоящих главным образом из рыбы, уток и молодых кур, приготовленных разными способами». И только Кэтрин Карл с ее удивительной наивностью могла видеть в этом безоглядном эпикурействе сплошные достоинства.
Если предшественники Цыси старались блюсти строгие конфуцианские традиции и в придворных театральных постановках обходились артистами-евнухами, то вдовствующая императрица впервые ввела во дворец актеров извне и сделала это не только для спектаклей. Но сначала посмотрим, как выглядели спектакли, которыми наслаждалась Цыси:
«Согласно обычаю, первого и пятнадцатого числа каждого месяца во дворце устраивались театральные представления. Во время праздников Начала лета, Середины осени и Седьмого вечера спектакли длились целых три дня, а на Новый год — с самого сочельника до шестнадцатого января. День рождения Цыси назывался „десятитысячелетним долголетием“. Актеры играли три дня до него и четыре после, да и в дни рождения императора или императрицы тоже, конечно, не бездельничали.
Перед каждым спектаклем исполнители главных ролей в костюмах, но еще без париков, совершали на открытой сцене по три земных поклона в сторону Дворца радости. Во время этой церемонии сановники Управления двора тоже поднимались на сцену и стояли рядом с актерами.
Официально двору принадлежала лишь труппа южной, куныпаньской драмы, отличавшейся от
