Сразу после Февраля он оказался в Петербурге и получил назначение — стал комиссаром Временного правительства при Ставке. Карьера его стремительно взлетала вверх — уже летом того же года он стал заместителем военного министра Керенского, а одновременно — доверенным лицом мятежного генерала Лавра Корнилова. Интриганская натура Савинкова не могла не сказаться, он запутался, попал впросак. Эсеровский ЦК тут же торжественно и всенародно (как и в случае с Азефом!) исключил его из партии.
Во время гражданской войны метания Савинкова были так разнообразны, что одно перечисление их заняло бы слишком много места. Итог тот же, эмиграция, на этот раз в соседнюю Польшу — самую, пожалуй, враждебную страну против Советской России (и России вообще). И тут началось самое для него страшное: авантюриста начали быстро забывать. Этого тщеславный Савинков пережить никак уж не мог. И тогда решился на новую авантюру — оказалось, последнюю в своей жизни.
Чекисты действовали не так, как благопристойная российская полиция недавних времен: у той, бывшей, сыскался один Азеф, а у новой — легион Азефов. Таких и подпустили к Савинкову, даже подобрали для экзотики «чеченского князя». Задурили голову стареющему заговорщику, соблазнили, что в России его ждут не дождутся множество людей, готовых под его началом свергнуть большевиков. Перешел он советско-польскую границу, а тут «чеченский князь» со товарищи взял его под белы руки.
А дальше — посмешище и позор. Оказавшись в крепкой Лубянской тюрьме, Савинков раскис совсем. Начал каяться, выдал всех, кого только знал, умолял лишь оставить в живых.
Оставили. На суде бил себя кулаком в грудь, торжественно заявил, что признает Советскую власть. Помиловали. По-советски, конечно, то есть дали десять лет. Но в Сибирь не повезли, оставили в Москве, во внутренней тюрьме на Лубянке.
О последних днях Савинкова рассказываем со слов писателя Теодора Гладкова, много работавшего над историей советских спецслужб. Тому в страшной той тюрьме создали «двухкомнатную камеру», обставили ее как хороший гостиничный номер, даже любовницу очередную к нему допускали. Ну, и не такое бывало для особо важных узников, но Савинков и тут переплюнул всех: его даже выпускали из секретнейшей тюрьмы на волю, поразвлечься. Разумеется, не одного, а в сопровождении видного чекиста Григория Сыроежкина, отличавшегося огромным ростом и крепким сложением.
«Развлекались» они обычно неподалеку — в гостинице «Савой», выпивали и закусывали. Однажды Сыроежкин так перебрал, что не мог идти, сел на тротуар и склонил буйну голову. Щуплый Савинков, конечно, не смог поднять гиганта, пришлось ему звонить от швейцара на Лубянку и вызывать машину. По- видимому, это был единственный в криминальном мире случай такого рода…
Однако Савинков был ничтожен духом и вскоре снова это доказал. Стал у лубянских хозяев проситься на волю, обещая заняться для них чем угодно. Ну, это было уже слишком, о чем ему вежливо сказали. И тогда он поступил по давнему примеру Иуды-предателя: покончил с собой, выбросившись в пролет.
В смутное время «перестройки» поднялась было шумиха, что его убили, что чуть ли не Сталин Иосиф Виссарионович, превозмогая давний недуг в левой руке, сам его толканул, и т. п. Пошумели, да и бросили вскоре: дураку ясно, что смерть его для ГПУ была совсем не нужна, даже наоборот. Добавим попутно, как и самоубийство приблизительно в то же время Маяковского, тоже связанного с лубянским ведомством.
А вот сын Савинкова во время гражданской войны в Испании добровольно поехал на защиту Республики и служил переводчиком… у того самого Сыроежкина, который развлекал его отца в ресторане гостиницы «Савой». Савинков-младший так и не узнал об этом до самой своей кончины во Франции. И наконец: самого Сыроежкина расстреляли при Ежове. Что ж, кто замаран злом, от зла и заканчивают дни свои грешные.
РУТЕНБЕРГ Пинхус Моисеевич (1878–1942)
Ну, этот злодей, напротив, прожил долгую и безмятежную жизнь и скончался в своей постели. Редко, но в мире случается и такое, только надеяться на это не следует, да и неизвестно, что там…
Сын богатого полтавского торговца, Пинхус Рутенберг поступил в столичный Технологический институт, а изучая сопромат, вступил в самую-самую р-революционную партию — эсеровскую, да еще с боевиками Азефа связался. Они-то и приставили молодого инженера с Путиловского завода к известному священнику Гапону. Ну, этого не надо представлять, облик его известен и в целом воспроизведен в нашей новейшей литературе более или менее объективно.
В дни, предшествовавшие печально знаменитому Кровавому воскресенью, Рутенберг буквально ни на шаг не отходил от Гапона, забросив свои служебные обязанности. Теперь-то ясно, что он был «приставлен» к честолюбивому попику, мечтавшему, как теперь очевидно, перещеголять Гришку Отрепьева, гулявшего по Руси триста лет назад. Кстати, и закончившего свои дни точно так же, как и его незаконный наследник Георгий Гапон.
После 9 января именно Рутенберг опекал совершенно растерянного Гапона, с его (точнее — эсеровской) помощью тот вскоре благополучно был переправлен за границу. Там скромный уроженец Полтавщины оказался на вершине минутной славы, задурил, загулял, запил. Но дело не в нем, а в осторожном и тихом Рутенберге.
О дальнейшем он сам поведал в своих известных мемуарах. Там он представлен в роли благородного мстителя. Дескать, узнав о связях Гапона с охранкой, он с группой неназванных «рабочих» заманил его на уединенную дачу в Озерках (тогда — ближний пригород Петербурга). Там будто бы завел с Гапоном «откровенный» разговор, тот якобы «признался», тогда разгневанные «рабочие» выскочили из другой комнаты и удавили Гапона. Такой вот благородный мститель был Пинхус Моисеевич, шиллеровский герой…
Увы, совсем не так было дело, даже напротив того. Об этом нам уже приходилось писать, кратко же суть вот в чем: Гапон действительно был давно связан с охранкой, но как-то (видимо, случайно) проведал о таких же связях… Азефа. Тот был парень крутой. Вот и приказал Евно Фишелевич начинающему Пинхусу Моисеевичу немедленно «замочить» Георгия Александровича. Так и вышло: Рутенберг заманил Гапона на уединенную дачу, а роль пресловутых «рабочих» деловито сыграли эсеровские боевики, дело знакомое…
А Пинхус Моисеевич вошел во вкус революционной борьбы с царским самодержавием, с ненавистной Россией — страной мрака и тупости, где венцом культуры являются злобные антисемиты Пушкин, Гоголь и Достоевский. Действовал крепко. Летом 1905-го пытался переправить через Финляндию целый пароход, груженный оружием (закупленным на деньги японской разведки и подаяния сионистского капитала). Пароход перехватили (русская полиция тоже не лыком шита), Рутенберга задержали, но… почему-то ненадолго… В потрясенной России в ту пору нередко терялись грани в различиях карикатурной «троицы»: революционер — провокатор — полицейский.
«Генеральная репетиция» 1905–1907 годов не удалась. Разочарованный Рутенберг пылко загорелся теперь идеями сионизма и направил стопы в Палестину, неплохо там прижился.
Но, оказалось, не навсегда. Как только в России в феврале 1917-го пало «проклятое самодержавие», Рутенберг оставил «Землю обетованную» ради «углубления революции» в своей бывшей «стране проживания». И тут преуспел, даже на двух фронтах: одной рукой создавал сионистские организации в России («первички»), а другой — аж Временным правительством руководил: в острейшие дни октября был всевластным помощником незадачливого «диктатора» тех дней масона Н. Кишкина. А когда жалкая эта «диктатура» лопнула под напором толпы матросов и солдат-дезертиров, окончательно плюнул на несчастную «эту страну» и вернулся на «историческую родину».
Как теперь оказалось, навсегда. Там разбогател, работая в британских нефтяных и электрических компаниях, скончался на седьмом десятке лет. За большие революционные заслуги удостоился чести попасть в советские и израильские энциклопедии.
ЛОПУХИН Алексей Александрович (1864–1927)
