вели кафедры в высших учебных заведениях. На космодром их привело огромнейшее желание побывать на одном из запусков. Вот и были они приглашены в числе консультантов. Королева в кабинете они не обнаружили и пошли разыскивать на территории космодрома. Идут и видят — на дне большого котлована среди прорабов и бетонщиков шумит высокий плотный человек в черной кожанке и забрызганных грязью сапогах.
- Эй, товарищи! — кричат они. — Не скажете ли, где сейчас можно найти Сергея Павловича?
- Не знаю! — не совсем дружелюбно отвечает им человек в кожанке.
Ученые остановились у обреза котлована, продолжая начатый ранее разговор о предстоящем запуске очередной станции. Они шумно гадали, под каким углом будет находиться траектория полета станции к Земле, когда, повинуясь последней ступени ракеты, возьмет курс к другой планете. Дело дошло даже до спора. Тимофей Тимофеевич в эту минуту отчитывал строителей, которые, по его мнению, очень медленно закладывали фундамент для новой лаборатории. Он говорил им какие-то жесткие и не совсем деликатные слова, но одним ухом следил и за разговором ученых, кривя в усмешке губы. А наверху котлована дебаты разгорались:
Позвольте вам заметить, почтеннейший, что не может в ати минуты склонение равняться семидесяти пяти градусам, — шумел один.
- А я утверждаю, может! — упорствовал второй. — Семьдесят пять плюс-минус два градуса.
И когда спор достиг своего апогея, со дна котлована раздался густой басовитый голос:
—Вздор, почтеннейшие. При таком наклонении космическая станция не на планете окажется, а этак тысяч на тридцать километров от нее. Одним словом, черт те куда пройдет!
- Смотрите, какой у нас оппонент появился, — усмехнулся один из спорящих.
- Да-с, оригинал, — подтвердил второй и дребезжащим тенорком крикнул в котлован: — Так, быть может, вы нас осчастливите и скажете, каким должен быть точный угол наклонения?
- Скажу, — прогудел бас, — шестьдесят девять целых и тридцать пять сотых градуса.
- Смотрите! — менее насмешливо воскликнул ученый. — А ведь в этой цифре есть какой-то резон.
- Да, да. Давайте возвратимся в гостиницу и проверим расчеты, — продолжил его коллега.
Ученые удалились, а примерно через час вновь появились у котлована. Рослый человек в кожанке стоял уже на поверхности, по-хозяйски крепко расставив ноги. Казалось, каблуки его забрызганных грязью сапог вросли в землю.
- Товарищ! — закричал издали один из ученых мужей. — А ведь вы совершенно правы, как говорится, и по форме, и по содержанию. Поразительный экспромт. Именно шестьдесят девять целых и тридцать пять сотых. Ни больше, ни меньше!
- Я и сам знаю, что прав, — без улыбки согласился незнакомец.
Ученые удивленно попятились.
- Да, но как вы могли с такой точностью предположить?
- А я и не собирался предполагать, — перебил тот, любуясь их замешательством. — Зачем же предполагать? На предположениях в наш век даже от Земли не оторвешься, а не только не попадешь на выбранную планету. Я точно подсчитал.
—В уме?
—Да. В уме.
Ученые всплеснули руками:
- Удивительно! Простите, вы инженер?
- Да вроде бы, некоторым образом.
- А не будете ли вы столь любезны назвать свою фамилию?
- Отчего же, почтеннейшие, это можно. — И Тимофей Тимофеевич назвался...
Тимофей Тимофеевич всегда был тем интересен, что мыслил зримыми, конкретными образами. Но это не мешало ему заниматься одновременно сложнейшими аналитическими вычислениями. Был он человеком далеко не всегда учтивым, а если сказать точнее, часто крутым и властолюбивым. И когда принимал твердое решение, то никакие авторитеты не могли его уже остановить своим противодействием. Оно только разжигало самолюбие, наполняло одержимым желанием идти наперекор, отстаивая и утверждая собственную точку зрения.
Два последних корабля уходили в космос под руководством Тимофея Тимофеевича. За месяц до первого запуска шло заседание комиссии под председательством конструктора, за которым оставалось решающее слово. На повестке дня всего один вопрос: утверждение состава экипажа. Корабль трехместный, рассчитанный на пилота, ученого и врача. За длинным столом, приставленным к рабочему столу конструктора, как традиционная часть буквы Т, — академики, врачи, инженеры, генералы. Выступает седой генерал с багровым обветренным лицом. Говорит долго и доказательно. По его мнению, в качестве пилота надо послать офицера, ему известного, волевого, образованного технически, физически прекрасно подготовленного. Тимофей Тимофеевич, дремотно полузакрыв глаза, возвышается над своим столом, постукивает о его поверхность тупым концом неочиненного красно-синего карандаша:
—Так, так, весомо аргументируете... весомо.
Потом член-корреспондент Академии наук рекомендует на место ученого своего кандидата в экипаж космического корабля, а заслуженный деятель медицины — своего врача. И снова сонным приглушенным голосом произнес Тимофей Тимофеевич слово «весомо». Долго шло обсуждение, а когда призатихло, Тимофей Тимофеевич громче обычного постучал карандашом о стол, требуя тишины. Сонная дрема немедленно слетела с него, будто ее и не было. Глаза дерзко, вызывающе скользнули по лицам.
—Все, что ли, товарищи? Я вас очень внимательно выслушал. Многими интересными наблюдениями поделились вы о кандидатах, которых рекомендовали. Меткие
характеристики, психологическая глубина — все было в ваших речах. А теперь послушайте мое мнение, — и он назвал совершенно иные фамилии. А в подтверждение привел такие аргументы, что все только ахнули да руками развели. А Тимофей Тимофеевич встал и, не скрывая довольной улыбки, предложил:
—Ну а теперь, пользуясь своим правом председательствующего, ставлю вопрос на голосование.
И все, без исключения, проголосовали за эти кандидатуры.
В тот же вечер космонавт, полагавший, что будет утвержден обязательно командиром экипажа на очередной полет, узнал, что полетит его дублер, а он останется на земле. Красивый самолюбивый парень был сражен этим известием и вечером, с горя, что называется, хватил лишнего. Не так уж много и выпил, но нервы расшатались, и он не выдержал дозы, опьянел. Вечером, когда южные сумерки уже окутали землю, неровной ковыляющей походкой возвращался из столовой в гостиницу и, на свою беду, повстречался с авиационным генералом.
- Это вы! — свирепо воскликнул тот. — В таком виде? А еще космонавт! Да разве можно офицера с таким моральным обликом даже близко подпускать к кабине космического корабля!
- То... товарищ генерал. Да я немного... я совершенно случайно... — взмолился было космонавт, но генерал оборвал его резким жестом:
- Что? Да я и слушать вас не хочу. Вон с космодрома! Чтобы завтра ноги вашей здесь не было, капитан!
И ушел. А капитан остался. Звездное небо над космодромом с овчинку ему показалось после такой встречи. Хмель как рукою сняло. Медленной разбитой походкой побрел домой. Путь в гостиницу лежал мимо главного административного корпуса. В окнах кабинета конструктора горел неяркий голубоватый свет. Все знали, что, если Тимофей Тимофеевич оставался поработать в ночные часы, он гасил яркое верхнее освещение и оставлял на своем столе лишь одну лампу под светло-голубым абажуром. Это были часы, когда Тимофей Тимофеевич никого не принимал. Он уходил в совершенно иной мир, напрочь оторванный от деловой сутолоки и организационных забот рабочего дня, в мир творчества. Он и сам становился иным: мягким, задумчивым, лишенным напускной суровости. Ни один глазок не зажигался в такое время
на коммутаторе, что стоял за его спиной. Только настольный телефон ВЧ, именуемый «белой головкой», мог нарушить кабинетную тишину. После очередного разговора с Москвой Тимофей Тимофеевич долго не мог сосредоточиться, ворчал и морщился.
Капитан остановился у главного корпуса и махнул рукой, как человек, принявший твердое
